Преступление и совесть

Основным источником, откуда Липа черпал сведения об этом деле, являлся внук. Он-то и поставлял деду всяческие слухи, разносившиеся в стенах гимназии и вне их. Например: словно ангел, появился пристав Николай Красовский, напавший на след, а этот след ведет к «малине» Веры Чеберяк; или что следователь отказался танцевать под дудку прокурора Чаплинского. От таких слухов Липа Поделко оживал: в карих его глазах появлялся веселый огонек, освещавший все его изможденное лицо. В такие минуты Липа готов был каждого встречного приветствовать, выпить с ним по чарочке, закусив медовым пряником, и твердить, что вот все-таки есть бог на свете, и совесть есть у людей, и справедливость, и честность.

Но вот в последние несколько недель Михель ничего хорошего не говорил.

«А бедный Бейлис в одиночестве все еще сидит в тюрьме, отверженный, оторванный от жены и детей…» Эта мысль не покидала Липу Поделко.

Глаза свои, полные скорби, старый ремесленник не раз устремлял в потолок ветхой лачуги, а бледные губы шептали:

— Несчастный Менахем-Мендель Бейлис, всеми забытый…

Жена окликала его:

— Бог с тобою, Липа… Ты сегодня еще ничего в рот не брал.

Куда там, не до еды ему. Он теперь ведет разговор с разными людьми, со всем миром, с богом…

Сидя за верстаком, Липа Поделко яростно колотил по жести своим деревянным молотом, гулкий звон разносился далеко, а в руках появлялись ведро для воды, кружка, бидон. Звон этот обрывался только тогда, когда Липа задумывался.

Однажды Поделко неожиданно вызвали в полицейский участок. Для чего? Ради кого? Когда за ним пришли, дома никого не было, и Липа решил никому об этом не рассказывать, даже жене. «Узнаю раньше сам, зачем я им понадобился, а там посмотрим», — думал он.

В полицейском участке у Липы проверили паспорт и право на проживание в Киеве. Все оказалось в полном порядке.

— Поделко, — обратился к нему начальник, — вам что-нибудь известно о вашей тетушке в Америке?

— О тетушке?

— Да, о тетушке.

— Как звать ее, тетку эту? — спросил Липа.

— Нам хочется, чтобы вы сами сказали, как звали вашу тетку.

Поделко растерялся. Логика подсказывала, что никакого подвоха тут нет, никакая опасность не грозит ему. Подумав, он вспомнил, что когда-то из Черняхова уехала сестра отца — Бейла-Рохл.

— А что, моя тетка Бейла-Рохл умерла? — всполошился он.

— Бейла-Рохл звали ее? — переспросил начальник, заглядывая в какую-то бумагу.

— Да, говорю же я вам — Бейла-Рохл…

— Верно. Бейла-Рохля. А фамилия ее как? — поинтересовался начальник.

— Фамилия? Такая же, как моя, как моего отца, — Поделко.

— А как фамилия ее мужа?

— Мне кажется, она никогда замуж не выходила, — твердо ответил Липа.

— Значит, Поделко, Бейла-Рохля…

— Да, ваше благородие, господин пристав. Поделко. Бейла-Рохл.

Пристав поднялся с места, заложив руки за спину, прошелся по комнате, долго молчал, затем пробормотал под нос:

— Так-так, господин Поделко… — Он улыбался. — Вы — жестянщик, сбиваете жестяные банки?.. Так хватит с вас ведер, кружек, господин Поделко. Что уставились на меня? Вы становитесь Бродским, Ротшильдом, господин Поделко…

«Чего ему от меня нужно, этому приставу? — недоумевал Липа, борода у него задрожала. — Не издевается ли надо мной чиновник?..»

В то же мгновение пристав схватил жестянщика за руку.

— Поздравляю вас, господин Липа Борисович Поделко, с большим наследством, — торжественно произнес он, пожимая ему руку.

Липе, конечно, хотелось спросить, сколько, сколько же оставили ему в наследство, но постеснялся. Наследство, знал он, найденное богатство, да еще такое далекое…

— А знаете ли вы, сколько денег…

— Да, сколько? — нетерпеливо перебил его Поделко.

— Десять тысяч рублей! Целое состояние! Вы — Бродский! — не своим голосом воскликнул пристав.

— Десять тысяч… — едва повторил ошарашенный жестянщик.

…Липа стоял посреди улицы, не зная, что с ним творится. Осенний ветер трепал щеки, сбивал бороду. В одно мгновение он разбогател! Никому, никому он не расскажет, даже жене, даже Михелю, никому. А почему? Действительно, почему? Что он сделает с таким богатством? Помогать беднякам! Сколько кругом ветхих домишек с растерзанными крышами и горбатыми стенами, с покосившимися окошками. И ветер с Днепра насквозь их продувает. А разве плохо быть благодетелем? Хорошо, очень хорошо… Да, да, никому из своих он не расскажет о десяти тысячах, но с кем бы ему все-таки посоветоваться?.. Так, так, он придумал… Тот человек, с кем он надумал посоветоваться, согласится с ним. Все же нужно сначала самому хорошо все обдумать… Всю ночь он сегодня будет думать, думать…

Дома жена возилась по хозяйству, внук готовил уроки, другие дети — две взрослые дочери — делали свои дела: одна шила, другая гладила. Липа поужинал и, почти ни на кого не глянув, погрузился в свои раздумья.

А думал он вот о чем: Мендель Бейлис томится в тюрьме, бедствует без всякой помощи. Жалко его… Он ведь страдает не за свои грехи. А какие у него грехи? Что за грехи? И за что ему тюрьма? Мендель Бейлис сидит в тюрьме за всех евреев России. Да, да. Это сущая правда.