Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

— Вот и ваш новый постоялец, сеньора, — говорил между тем каноник, поднимаясь по лестнице.

— Для меня большая честь — принять у себя сеньора соборного настоятеля! Великая честь! Да вы, наверное, устали! Легко сказать! Пожалуйте сюда! Осторожно, не споткнитесь, тут ступенька!

Она ввела гостя в небольшую комнату, окрашенную в желтый цвет, где стояло широкое канапе из плетеной соломы, а перед ним стол, покрытый зеленым сукном.

— Это ваша гостиная, сеньор настоятель, — сказала Сан-Жоанейра, — тут можно принять посетителей, отдохнуть… Здесь, — продолжала она, открывая дверь в смежную комнату, — будет спальня. В вашем распоряжении комод, платяной шкаф… — Она открыла один за другим все ящики, похлопала по кровати, чтобы показать, какие хорошие пружины в матраце. — Вот колокольчик, можете позвонить, если что понадобится… Ключи от комода лежат тут… Если вы любите подушки повыше… Одеяло одно, но можно, если угодно, дать еще…

— Прекрасно. Все очень хорошо, милейшая сеньора, — ответил священник тихим, мягким голосом.

— Если что понадобится… Только скажите! Все, что у меня есть, с удовольствием…

— Голубушка! — весело перебил ее каноник. — Прежде всего ему нужно поужинать!

— Ужин готов! Бульон ждет на плите с шести часов…

Она вышла, чтобы поторопить служанку; через мгновение ее голос уже слышался где-то на лестнице:

— Поворачивайся, Русинья, живей, живей!

Каноник тяжело опустился на канапе и втянул в ноздрю понюшку.

— Надо довольствоваться этим. Ничего лучшего не найдешь.

— Мне везде хорошо, дорогой учитель, — отвечал падре Амаро, сбрасывая башмаки и надевая домашние туфли с опушкой. — Как вспомню семинарию!.. О Фейране нечего и говорить. Дождь лил прямо на мою кровать.

С Базарной площади донеслось пение сигнальных рожков.

— Что это? — спросил Амаро, подходя к окну.

— Половина десятого. Играют зорю.

Амаро распахнул окно. В дальнем конце улицы тускло мигал фонарь. Ночь стояла непроглядно черная, над городом тяжелым сводом нависла тишина.

Когда горнисты оттрубили, где-то далеко, возле казармы, прокатилась барабанная дробь; по улице со всех ног пробежал молодой солдатик — видно, засиделся где-нибудь с девушкой в укромном уголке среди развалин замка. На стенах Богадельни раздавались пронзительные крики сов.

— Невесело у вас тут, — заметил Амаро.

Но Сан-Жоанейра уже кричала сверху:

— Прошу в столовую, сеньор каноник! Бульон на столе!

— Пойдем, пойдем! Ведь ты умираешь с голоду, Амаро! — заторопился каноник, тяжело поднимаясь с канапе. И, притянув его к себе за рукав, сказал: — Сейчас ты узнаешь, что такое куриный бульон, сваренный по всем правилам искусства. Пальчики оближешь!

Посреди столовой, оклеенной темными обоями, ярко освещенный стол радовал глаз; на белоснежной скатерти сверкала посуда, поблескивали бокалы под сильным светом лампы с зеленым абажуром. Из суповой миски поднимался ароматный пар. На блюде, засыпанная влажным белым рисом, обложенная ломтиками домашней колбасы, лежала сочная курица: так не стыдно подать и к королевскому столу! В застекленной горке у стены виднелась в полутьме фарфоровая посуда нежных расцветок; возле окна стояло фортепьяно под вылинявшим атласным покрывалом. На кухне что-то жарилось; втянув в себя приятный запах свежевыстиранных салфеток, новый постоялец потер руки в радостном предвкушении.

— Пожалуйте сюда, сеньор настоятель, садитесь вот тут, — говорила Сан-Жоанейра, — с той стороны вам может надуть в спину.

Она притворила ставни, принесла ящичек с песком для окурков.

— А вы, сеньор каноник, думаю, не откажетесь от заливного?

— Отчего же! За компанию можно, — весело отвечал каноник, присаживаясь к столу и развертывая салфетку.

Хлопоча вокруг стола, Сан-Жоанейра с удовольствием поглядывала на нового соборного настоятеля, который, дуя на горячий бульон, молча глотал ложку за ложкой. Он был хорош собой; черные волосы слегка вились, лицо было удлиненное, смуглое, тонкое, глаза большие и черные, затененные длинными ресницами.

Каноник, видевший своего ученика последний раз в семинарии, нашел, что тот заметно окреп и возмужал.

— Ты был такой тощенький…

— На меня хорошо подействовал горный воздух, — объяснил падре Амаро, — в этом все дело.

И он стал рассказывать про свое унылое житье в Фейране, в Верхней Бейре; он очутился в этом захолустье совсем один, среди пастухов; особенно туго приходилось зимой; зимы там суровые.

Каноник подливал ему вина, стараясь держать кувшин повыше, чтобы в бокале вскипала пена.

— Пей, дружок! Нет, выпей все до дна! Таким винцом в семинариях не поят.

Стали вспоминать про семинарию.

— Как-то теперь поживает Рабишо, кладовщик? — спрашивал каноник.

— Ах, тот увалень, что воровал картошку?

Они засмеялись и, попивая вино, стали весело перебирать в памяти давние семинарские истории: как ректор заразился насморком, как регент хора выронил из кармана тетрадку с непристойными стихами Бокаже…^{9}

— Быстро бежит время! — вздыхали они.

Сан-Жоанейра поставила на стол блюдо с печеными яблоками.