Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

— Да, вы сделали немало добра Сан-Жоанейре, сеньор каноник.

— Я делаю, что могу, дорогой мой, все, что могу, — отвечал каноник и, помолчав, прибавил с отеческой, теплой улыбкой: — И она того достойна! Она заслужила! Что эта за душа, друг мой! — Он улыбался, возведя глаза к небу. — Посудите сами: если бедняжка не видит меня утром ровно в девять часов, она уже сама не своя! «Голубушка моя, — говоришь ей, бывало, — вы напрасно волнуетесь!» Но она просто места себе не находит. Как вспомню прошлый год, когда у меня сделалась колика… Она даже осунулась от тоски, сеньор Мендес! И какое трогательное внимание! Если у них режут поросенка, то лучшую часть уж непременно приберегут для «нашего святого отца», можете себе представить? Она так меня называет.

Глаза его блестели от умиления.

— Ах, Мендес, — заключил он, — это превосходная женщина!

— И притом весьма красивая! — почтительно вставил коадъютор.

— Не говорите! — вскричал каноник, снова остановившись. — Не говорите! И как сохранилась! Ведь она уже не девочка… Но ни одного седого волоска, ни единого! Какая кожа! — И, понизив голос, он прибавил, плотоядно хихикнув: — А тут? Мендес, тут! — Он делал округлые движения, медленно водя пухлой рукой по воздуху около своей груди. — Совершенство! И опрятна, удивительно опрятна. Но главное — любезность, внимание… Дня не пройдет, чтобы я не получил какого-нибудь угощеньица: то баночку повидла, то рисовый пудинг, то кровяную колбасу по-арокски. Вчера прислала яблочный пирог. Жаль, вы не видели: начинка нежнее сбитых сливок. Даже сестрица Жозефа сказала: «Начинка такая, будто яблочки в святой воде варились!»

Старый священник прижал к груди растопыренные пальцы.

— Подобные мелочи глубоко трогают сердце, Мендес. Нет, что говорить: другой такой женщины нет и не было.

Коадъютор слушал в завистливом молчании.

— Я отлично знаю, — продолжал каноник, снова останавливаясь и слегка растягивая слова, — я отлично знаю, что по городу ходят всякие сплетни и пересуды… Злостная клевета! Просто я всей душой привязан к этому семейству. Дружил еще с ее покойным мужем. Вы сами знаете, Мендес.

Коадъютор кивнул.

— Сан-Жоанейра порядочная женщина. Вы поняли, Мендес? Она порядочная женщина! — При этих словах каноник повысил голос и с силой стукнул по земле зонтом.

— Чего не скажут злые языки, сеньор каноник, — посочувствовал коадъютор; затем, немного помолчав, тихонько прибавил: — А только ведь для вашего преподобия это чистое разорение.

— То-то и есть, милый мой! Поймите: с тех пор как секретарь Гражданского управления от них съехал, у бедной женщины не осталось ни одного жильца. Я даю им деньги на пропитание, Мендес!

— У нее как будто усадебка своя имеется? — заметил коадъютор.

— Э, какая там усадебка! Клочок земли. К тому же десятина, поденная плата работникам. Вот я и говорю: новый соборный для нее истинная находка. Он будет платить ей шесть тостанов в день, кое-что я подкину, прибавьте к этому выручку от усадебного сада — и уже можно свести концы с концами. Для меня это большое облегчение, Мендес.

— Конечно, все легче, сеньор каноник! — согласился коадъютор.

Оба замолчали. Спускался прозрачный, тихий вечер; высокое небо отливало бледной голубизной, воздух был недвижен. Посреди обмелевшей к концу лета реки поблескивали песчаные отмели; вода едва струилась, слабо плеща вокруг темневших на дне круглых камней.

Две коровы под охраной девчонки-пастушки появились на глинистой тропинке, бегущей по другому берегу вдоль полосы кустарников; животные медленно вошли в реку и, вытянув натертые ярмом шеи, стали беззвучно пить; время от времени они поднимали головы, смотрели добрыми глазами вдаль, с миролюбивым и покойным удовлетворением, и капли воды и слюны, блестя на солнце, падали у них с морд. Солнце заходило, вода постепенно теряла свою зеркальную чистоту, тени мостовых быков становились все длинней. С холмов надвигалась полоса сумерек, облака над далеким морем окрашивались сангиной и охрой, предвещая на завтра жаркую погоду. День пышно догорал.

— Чудесный вечер, — пробормотал коадъютор.

Каноник зевнул и, крестя рот, сказал:

— Пора читать «Аве Мария», а?

Когда они всходили по ступеням собора, каноник приостановился и, обернувшись к коадъютору, сказал:

— Так решено, дружище Мендес: я устрою Амаро у Сан-Жоанейры. Это подойдет нам всем.

— Наилучшим образом! — поддакнул коадъютор. — Наилучшим образом!

И оба, осенив себя крестом, вошли в церковь.

II

Прошла неделя, и в городе стало известно, что новый настоятель прибудет на Шан-де-Масанса с вечерней почтовой каретой. С шести часов каноник Диас и коадъютор прохаживались по Фонтанной площади, поджидая падре Амаро.