Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

— Виват! Это я тоже должен отведать! — вскричал каноник. — Печеные яблоки! Нет, уж их-то я не упущу! Да, брат, Сан-Жоанейра удивительная кулинарка! Редкостная кулинарка!

Хозяйка улыбалась, показывая при этом два передних зуба в черных точках пломб. Она пошла за бутылкой портвейна; затем положила канонику на тарелку лопнувшее от жара яблоко, посыпанное по всем правилам самого утонченного гурманства сахарной пудрой, и, дружески похлопав старика по спине мягкой, пухлой рукой, сказала:

— Ведь падре Диас у нас святой, настоящий святой! Право же, я стольким ему обязана!

— Пустяки, пустяки… — бормотал каноник. На его лице играла довольная, умиленная улыбка. — Отличное вино! — похвалил он еще раз, смакуя портвейн. — Превосходное!

— Этому вину столько же лет, сколько Амелии, сеньор каноник.

— Кстати, где ваша дочурка?

— Поехала в Моренал с доной Марией. Заодно уж, наверно, зайдут навестить сестер Гансозо.

— Знай, друг мой, что сеньора Аугуста владелица отличного поместья! (Каноник говорил о Моренале.) У нее прямо-таки графские владения!

Он добродушно посмеивался, и его блестящие глазки с нежностью оглядывали дородные формы Сан-Жоанейры.

— Не верьте ему, сеньор настоятель, это просто лоскут земли… — протестовала она.

Служанка, стоявшая у стены, вдруг раскашлялась, и Сан-Жоанейра сердито закричала:

— Ох, милая, шла бы кашлять на кухню! Как это можно!

Девушка вышла, зажимая рот передником.

— Кажется, бедняжка больна, — заметил падре Амаро.

— Да. Хворая, просто беда!.. Ведь она сирота, моя крестница, взята в дом из жалости. Похоже, у ней чахотка… Что поделаешь! Наша прежняя прислуга угодила в больницу. Бесстыдница! Спуталась с солдатом!..

Падре Амаро тихо потупил глаза и, подбирая со скатерти крошки, спросил, много ли у них летом болеют.

— По большей части страдают поносами из-за свежих фруктов, — буркнул каноник. — Набрасываются на арбузы, воду пьют ведрами… Натурально, болеют животом.

Разговор перешел на свирепствовавшую в деревнях лихорадку, на климат здешних мест.

— Я в последнее время заметно окреп, — рассказывал падре Амаро. — Благодарение господу нашему Иисусу Христу, на болезни пожаловаться не могу.

— Ах, дай вам господи доброго здоровья, — воскликнула Сан-Жоанейра, — вы не знаете, какое это великое благо!

И она завела речь о свалившейся на них беде: уже десять лет, как ее сестру разбило параличом, совсем дурочкой стала. Скоро несчастной сравняется шестьдесят… Зимой она простудилась и с тех пор все чахнет, все чахнет…

— Сегодня под вечер у ней был такой приступ кашля, такой приступ! Я думала, она кончается. Но ничего, отдышалась, теперь ей лучше…

Потом хозяйка поговорила о своей Амелиазинье, о сестрах Гансозо, о прежнем декане капитула, о дороговизне… Она сидела с кошкой на коленях, машинально катая по столу двумя пальцами хлебные шарики. Каноник после еды отяжелел, веки его сами собой закрывались; казалось, все в столовой постепенно засыпает и даже огонь в керосиновой лампе раздумывает, не пора ли ему погаснуть…

— Что ж, господа, — проговорил наконец каноник, зашевелившись в кресле, — время позднее!

Падре Амаро поднялся и, опустив глаза, произнес благодарственную молитву.

— Сеньор настоятель, может, вам ночничок засветить? — заботливо спросила Сан-Жоанейра.

— Нет, сеньора, я сплю без ночника. Доброй ночи!

И он стал медленно спускаться по лестнице, ковыряя во рту зубочисткой.

Сан-Жоанейра вышла посветить ему на площадку. Но падре Амаро остановился на второй же ступеньке и, обернувшись, мягко сказал:

— Чуть не забыл, дорогая сеньора: завтра пятница, постный, день.

— Нет, нет, — остановил его каноник, зевая и плотнее запахивая на животе люстриновый плащ, — завтра ты обедаешь у меня. Я зайду за тобой, мы нанесем визит сеньору декану, заглянем в собор, еще кое-куда. Учти, у меня будут крабы. Это большая редкость, а рыбы здесь вообще не бывает.

Сан-Жоанейра поспешила успокоить молодого священника:

— Ах, сеньор, о постах мне напоминать не надо. Я ни одного постного дня не пропускаю.

— Я только потому, — объяснил падре Амаро, — что в наше время мало кто блюдет посты.

— Правда ваша, сеньор настоятель, — подхватила она, — только уж в моем доме… Ни-ни! Спасение души прежде всего!

Внизу, у входной двери, громко звякнул колокольчик.

— Это, наверно, дочка, — сказала Сан-Жоанейра. — Пойди, Русинья, отопри.

Дверь сильно хлопнула, послышались голоса, смех.

— Это ты, Амелия?

Молодой голос весело прокричал кому-то: «До свиданья, до свиданья!» — и на лестницу, подобрав юбку, взбежала красивая девушка — крепкая, высокая, статная, в белой кружевной косынке, накинутой на голову, и с пучком розмарина в руке.

— Иди сюда, дочка. Сеньор соборный настоятель уже здесь. Прибыл сегодня вечером. Поднимайся.

Девушка остановилась на середине лестницы, немного смутившись и глядя вверх, на нового священника; он тоже приостановился, держась за перила. Амелия запыхалась, щеки ее разгорелись на воздухе, живые черные глаза блестели; от одежды пахло ночной свежестью и дуговой травой.

Священник стал спускаться, прижимаясь к перилам, чтобы пропустить девушку, и, не поднимая глаз, пробормотал: