Через двадцать минут мы с другом моим, Сергеем Тихоновым мчались в больницу на всех парах. Нам без конца звонили перепуганные коллеги, которые тоже не понимали, что собственно произошло, и как себя вести в подобной ситуации. Такого массового поступления у нас ещё никогда не было, поэтому нужно было справляться по ситуации.
Подъезжали мы уже под вой сирен скорых. На стоянке было как минимум двадцать машин, которые выгружали пациентов. Быстро выйдя из машины, мы почти бегом бежали в больницу. Я рванул в раздевалку, через запасной выход. Чтобы пройти сейчас баррикады каталок с пациентами, пришлось бы ползти ползком по узким тропам. А времени нет. Робы одели за две минуты. На перекур времени не оставалось. Прибежав в приёмник, я отчитался в журнале, что приступил, и рванул в операционную.
Что такое настенные часы, которые останавливают время, именно для тебя… Мистика, или механизм, который просто шутит над тобой. Так, или иначе, но мне пришлось столкнуться с тем, что настенные часы в операционной остановились. Не какие-нибудь там механические, на батарейках. Электронные «встали» насовсем. Очень плохой знак, и он проявил себя во всей красе…Я «пахал» так, как, пожалуй, давно никто так не «пахал». Без остановки и отдыха. От крови просто тошнило, маски хирургические пропитывались моим потом, и заботливые медсестры мне их каждый час меняли. Правда череда помощниц у меня за это бесконечное время, сменилось, пожалуй, с десяток. Я и не знал, что оказывается операционных сестёр у нас оказывается так много.
Когда в операционную завезли шестую каталку, мой организм дал сбой. Я едва успел в предоперационную, где меня обильно вырвало ночным кофе. Дышать было совсем нечем, и меня мутило и штормило. Прекрасно понимая, что моя больничка не может себе позволить с десяток хирургов за одну смену, и масштаб такой трагедии был непредсказуем никем, я не ворчал, и даже не говорил никому, как я устал. Себя жалеть было некогда. Серёга присоединился ко мне минут через пять. Его просто мутило, и он вёл себя как настоящий мужик. Наши столы стояли рядом, и мы «шпарили» с ним в четыре руки, периодически помогая друг другу. Но это не самое главное. А главное в этой ситуации было то, что, чёрт возьми, мы никого не спасли. На двоих, мы прооперировали четырнадцать тинэйджеров, с различными тяжестями отравления. И все до единого были в коме. Никто не очнулся. Это было похоже на ад. Маску им одеваешь, разрезаешь, чистишь, зашиваешь. А толку, ноль…Когда часы остановились, мы начали констатировать смерть по телефонам, которые торчали у нас в целлофановых пакетах на тумбе.
В предоперационной, после того, как мы умылись, я начал сразу переодеваться. Роба промокла насквозь. Уже было всё равно, что я голый, а медсёстры мне помогали одеваться. И перед другом (тоже голым), стыдно не было. В богоугодном помещении, по имени «операционная», никому, и никогда не было стыдно. Мы родились голышом, и умираем, зачастую, тоже нагишом. Ну или одетыми, а святое «омовение», проводят позже. Поэтому, освежив одежду, мы рванули обратно. Цель — спасти жизнь. Не получается, пробуй ещё. Не жалей, пробуй. Так надо…
Мальчика, который лежал передо мной, было жалко, очень. Щупленький, какой — то жёлтенький, и весь в прыщах. Ни мамку может больше не увидеть, ни девочку за коленку пощупать. И ладно бы на войне, а ведь мирное время. Страшно даже подумать, что может быть очередная «остановка» главного органа человека. Я краем уха слышал, что у Серёги за соседним столом идёт война со смертью, уже седьмую минуту. Значит, пора сдаваться. Он у меня молодец, конечно, но по ходу, не в этот раз ему повезёт. Да, пошла сплошная полоса на дисплее датчика жизненно важных органов. Я продолжал работать с телом полу-ребёнка, и потихоньку слушать голос друга:
— Время смерти 21.45. Всем спасибо, боролись как могли, — сказал он, — Саша, ты в курсе, что мы на третьи сутки сейчас пойдём?
— Да, а я и не понял. Меня всего лишь два раза вырвало — ответил я, и продолжал работать как заведённый. Передо мной теплилась какая-то надежда. Призрачная, плохенькая, но надежда. И я старался зацепиться за неё, и не дать ей исчезнуть, потухнуть.
— Серёга, если ты немного освободился, подсоби мне. У меня отсос барахлит, и рука почти «отсохла». Нужно подержать его — попросил я, и схватился за спину. Резкая боль на долю секунды парализовала мне сознание, и тут же вернуло его, но уже с «болевым синдромом». Было уже откровенно плохо, и силы нещадно уходили. Но парень, который лежал у меня на столе, оказался «живчиком». И, слава богу, на констатацию смерти соглашаться не хотел. Я промыл его до блеска, аккуратно зашил, и выведя все необходимые трубки в пакет, начал сворачивать операцию. Живой, вот радость то для родни, и меня. Серёга одобрительно похлопал меня по спине, которая тут же «ошпарила» меня новой волной боли, и мы вышли из операционной, под громкие аплодисменты среднего и младшего медицинского персонала.