Преступления страсти. Коварство (новеллы)

Ah! ça ira, ça ira, ça ira!
На фонари аристократов!
Ah! ça ira, ça ira, ça ira!
Их перевешать всех пора.

Францию охватило исступление убийства. В Конвенте один депутат как-то провозгласил:

– Я считаю истинными патриотами только тех, кто, как и я, способен выпить стакан крови!

Современник писал: «Несколько негодяев, сбежавшихся со всех концов республики, чтобы жить грабежом и убийством в городе, огромные размеры которого и происходящие в нем волнения открывали широкий простор для преступлений».

Да, теперь в парижской толпе было полно темных личностей, приехавших из-за рубежа и из провинции в надежде вволю пограбить, а также тьма девиц легкого поведения, которые покинули свой уютный Пале-Рояль, дарованный им бывшим герцогом Шартрским, ради того, чтобы своими руками делать Революцию.

Многие историки полагают, что именно эти женщины виновны в самых жестоких событиях. Если бы не они, страшные потрясения, охватившие страну, были бы менее кровавыми, может быть, даже и террора не было бы, и Людовика XVI бы не гильотинировали…

Вот что писал Филипп Друль, член Конвента: «Когда голова приговоренного падает под мечом закона, только злое и аморальное существо может этому радоваться. К чести людей моего пола скажу, что если и встречал это чувство, то только в женщинах; они вообще более жадны до кровавых зрелищ, чем мужчины; они, не дрожа, смотрят, как падает нож гильотины, этот современный меч, одно описание которого исторгло вопль ужаса у Учредительного собрания, которое не захотело даже дослушать его до конца: но там заседали мужчины; женщины в сто раз более жестоки».

И далее:

«Отмечают, что именно женщины в народных движениях способны на самые ужасные деяния: месть, эта страсть слабых душ, мила их сердцу; когда они могут творить зло безнаказанно, то с радостью хватаются за возможность избавиться от собственной слабости, ставящей их в зависимость от судьбы. Это, конечно, не касается женщин, в которых образование или природная мудрость сохранили достойные нравственные принципы, делающие их необыкновенно привлекательными. Я говорю о тех, кому незнакомы женские добродетели, их видишь в основном в больших городах, в этой клоаке, где собраны все пороки».

Да, женщины, которые вопили, требуя смерти, прикалывали на чепцы кокарды, били монахинь, таскали по улицам пушки или распевали неприличные куплеты, явились прямиком из Пале-Рояля, чтобы поддержать своего обожаемого душку Филиппа. Но и от него требовали взамен поддержки, ведь они лишились работы с тех пор, как закон ограничил проституцию, требовали от политики компенсации. Некоторым из них было поручено раздать деньги французским гвардейцам, чтобы те братались с народом. Другие, более красивые, расплачивались с солдатами своим телом. По всему Парижу бывшие проститутки с заткнутыми за пояс пистолетами «работали» во имя нации.

«Красные амазонки» заставляли трепетать даже депутатов. Послушаем графа де Воблана.

«Приходя в Собрание, я обязательно встречал какую-нибудь женщину с перекошенным от патриотического пыла лицом, наводившим ужас на окружающих. Эта фурия называла меня по имени, шипя, что скоро она увидит, как моя голова покатится с плеч, а она напьется моей крови».

В этой связи забавно звучит характеристика известной истерички-революционерки Теруань де Мерикур: «Она не могла больше заниматься проституцией и кинулась очертя голову в революцию. Революция доставляла ей чувственное наслаждение…»

Итак, прелестные и нежные создания орали громче всех, требуя смерти для короля…

Бывшие монархи были переведены в мрачное здание в центре Парижа. Людовик ХVI все никак не мог поверить, что подданные могут лишить его трона, и не соглашался отречься. А их замыслы шли гораздо дальше – подданным нужна была голова короля.

В январе 1793 года начался судебный процесс, который поразил короля: по приговору его лишали не трона – жизни. Всего два голоса определили его участь. Если бы не эти двое аристократов, он остался бы жив. Одним был бывший граф Лепелетье. Вторым – бывший герцог Орлеанский…

Перед смертью Людовик провел последние два часа с семьей.

И вот заветная мечта Филиппа исполнилась. Однако еще жива была королева…

Но ее участь уже перестала волновать Филиппа Эгалите: теперь его куда больше беспокоила собственная судьба. Ведь 5 апреля 1793 года его старший сын герцог Шартрский вместе с генералом Дюмурье перешел на сторону австрийцев. После этого Конвент издал декрет, согласно которому все члены семьи Бурбонов, кроме содержащихся в Тампле (в том числе Филипп Эгалите и два его сына), должны быть арестованы и сосланы в Марсель. После шестимесячного заключения в форте Сен-Жак в Марселе бывший герцог был переведен в Париж и заключен в тюрьму Консьержери.