Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

На первый взгляд, это отношение кажется двойственным, ведь Черчилль совершенно искренне не переваривал коммунизм и коммунистов, отрицательно относился к социалистической революции в России, видел в Советской России страшную угрозу всему цивилизованному миру. Британский политический деятель и осведомленный журналист Эмери Хьюз утверждал даже, что «враждебность Уинстона Черчилля к коммунизму граничила с заболеванием». Недаром В. И. Ленин, назвав Черчилля «величайшим ненавистником Советской России», обвинял его в октябре 1920 года: «Английский военный министр Черчилль уже несколько лет употребляет все средства, и законные, и еще более незаконные с точки зрения английских законов, чтобы поддерживать всех белогвардейцев против России, чтобы снабжать их военным снаряжением»[343]. Черчилль был одним из главных инициаторов интервенции в Россию, прославившийся заявлением о необходимости «задушить большевизм в колыбели».

Такова одна сторона вопроса. Но тут сразу хочется спросить: что же помешало Черчиллю это сделать, ведь его возможности, начиная с января 1919 года, когда он получил пост военного министра, были огромны? Почему он не выполнил намеченное, отступил от выполнения долга, не «задушил» большевизм одним из способов, бывших в его распоряжении? Почему вместо того, чтобы максимально вооружить Белое движение и добиться свержения большевиков, фактически предал его, лишив всякой поддержки? Почему, будучи одним из основных организаторов успешной интервенции против России, обошедшейся нам во многие тысячи жизней русских людей и в миллиарды золотых рублей материального ущерба, даже не подумал двинуть английские войска на Москву, на Петроград?

Анализ истории тех лет привел меня к убеждению: Черчилль снял смертельную удавку с шеи «кремлевских мечтателей» вполне сознательно, поскольку у проблемы была и вторая сторона, связанная с судьбой российского еврейства. Как ни ненавидел он коммунизм и большевиков, но симпатия к евреям, «еврейская зависимость» в итоге пересилила в душе британского военного министра ненависть к красным.

У Черчилля был, кстати, один глубоко личный мотив противодействовать белым.

Дело в том, что Русская православная церковь в то время имела не только многие земли, но и вообще особое положение в Палестине, имела и свои виды в этом краю. Создание в Палестине еврейского национального государства противоречило ее интересам, она активно возражала против этого дипломатическими средствами.

15 мая 1920 года некто А. Ф. Круглов был утвержден в должности заведующего русскими интересами в Палестине. Он стал свидетелем водворения английского Верховного комиссара в Палестине Герберта Самуила, а также захвата британскими властями зданий, принадлежавших РПЦ и Палестинскому обществу, и активного переселения сюда евреев из Европы и России. В донесении от 3 октября 1920 г. он писал: «Еврейское меньшинство, возглавляемое сионистским исполнительным комитетом и Верховным комиссаром, никогда и ранее не относившееся к нам – русским – и к России дружелюбно, в настоящее время сосредоточило все свои стремления и усилия на том, чтобы использовать мировой кризис, в том числе и наш, и, при помощи могущественных организаций своих единоверцев захватив власть, занять здесь господствующее положение».

Так, русско-еврейская этническая война, полыхавшая в России, своим краешком захватила и далекую, казалось бы, Палестину. Будницкий указывает: «Переписка русских дипломатов по этому вопросу отчетливо свидетельствует о том, какие позиции отстаивала бы Россия, свершись чудо и возродись она в качестве великой державы. В этом случае еврейское национальное движение получило бы могущественного и влиятельного противника»[344].

Черчилль не мог этого не знать, не понимать. Не мог быть и безразличным к этому факту: Палестина была весьма чувствительной точкой на умственной карте английского политика. Слишком многое было для него лично связано с сионистским проектом. И этого одного было достаточно, чтобы превратить его, стоящего за дело евреев-сионистов, в противника Белого дела.

Но этим мотивом дело не ограничивалось. Были и иные, не менее веские соображения.