Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

В молодые годы Черчилль, служивший офицером британской армии в Судане, увлекался Арабским Востоком и исламом. Какое-то время он даже бравировал этим, полушутя. К примеру, в своем письме к леди Литтон в 1907 году он написал, что хотел бы получить в Османской империи титул паши. Он дружил с востоковедом Уилфридом Блантом и, как и он, мог нарядиться в арабские одежды, отправляясь на вечеринку. Его увлечения бросались в глаза родным; в том же 1907 году Гвендолин Берти, жена брата Черчилля, писала ему с тревогой: «Пожалуйста, не принимай ислам; я заметила твою склонность ко всему восточному. Если ты соприкоснешься с исламом, твое обращение может произойти даже быстрее, чем ты думаешь. Борись с этим». Историк Уоррен Доктер из Кембриджского университета, обнаруживший данное письмо во время работы над книгой «Уинстон Черчилль и исламский мир: ориентализм, империя и дипломатия на Ближнем Востоке», комментирует: «На самом деле Черчилль никогда всерьез не задумывался о том, чтобы принять ислам. К этому времени он уже был практически атеистом. Но он был весьма впечатлен исламской культурой»[26]

.

Эти новейшие открытия, однако, мало согласуются с тем, что сам Черчилль писал в книге «Речная война» (1899) по свежим впечатлениям, вернувшись из Судана, где он воевал против исламского халифа. К примеру: «Как ужасны проклятия, которыми магометане осыпают порой своих же единоверцев! Кроме фанатичного неистовства, опасного в человеке, как водобоязнь у собак, в них присутствует и ужасная фаталистическая апатия. Эффект этого очевиден во многих странах. Непредсказуемое поведение, неважная система сельского хозяйства, пассивные методы ведения торговли, отсутствие должного уважения к собственности существуют везде, где живут или правят последователи Пророка. Огрубление чувств лишает их жизнь изящества и утонченности, а также достоинства».

Или вот еще выразительная цитата: «Тот факт, что, согласно магометанскому закону, каждая женщина должна принадлежать какому-нибудь мужчине в виде его абсолютной собственности в качестве дочери, жены или наложницы, откладывает окончательное избавление человечества от рабства до тех пор, пока исламская вера не перестанет обладать столь великой властью над людьми. Как индивидуумы, мусульмане могут проявлять замечательные качества, но влияние религии парализует социальное развитие тех, кто привержен ей. В мире не существует более мощной силы, замедляющей развитие. Далекое от заката и упадка магометанство – воинственная и прозелитическая вера. Она уже широко распространилась по Центральной Азии, везде привлекая в свои ряды бесстрашных бойцов, и если бы христианство не охранялось сильным оружием науки, науки, против которой оно когда-то напрасно боролось, то цивилизация современной Европы могла бы погибнуть, как погибла цивилизация Древнего Рима» (73–74).

Пожалуй, все же именно в подобных речениях – истинный ключ к позиции Черчилля. Конечно, мы вправе спросить, в чем же тогда привлекательность ислама для почти двух миллиардов жителей Земли? Ответ вряд ли устроил бы Черчилля: да именно в этом – в тотальном консерватизме, в моральном отвращении к прогрессу а-ля Запад.

Думается, что, вернувшись с театра военных действий в Лондон и связав свою политическую биографию с евреями, Черчилль если и питал какие-то добрые чувства к исламской культуре, то скоро и радикально поменял вектор своих симпатий. В дальнейшем он воспринимал свой союз с евреями против арабов как союз с цивилизацией против дикости. Вряд ли в этом состояла объективность, но для него это было так, и он не раз это подтверждал.

Жизнь рано заставила Черчилля сделать означенный выбор. В 1905 году он был назначен на должность замминистра по делам колоний. По словам Гилберта, «для Черчилля вопрос о содействии еврейским национальным чаяниям встал в полный рост уже буквально через несколько дней после его вхождения в правительство», поскольку евреи, не теряя драгоценного времени, немедленно обратились к нему с просьбой поддержать их идею о выделении Британией одной из колоний для целей еврейской эмиграции. Тогда Палестина еще не была под контролем Англии, но все дело в том, что «в сионистском движении к тому времени одержали верх те силы, которые хотели образовать еврейский национальный очаг в Палестине и нигде больше» (26–27). И Черчилль вскоре также проникся этой задачей. 30 января 1908 года, обращаясь с посланием к ежегодной конференции Английской сионистской федерации, замминистра по делам колоний писал уже вполне однозначно: «Я с полной симпатией отношусь к традиционным историческим ожиданиям евреев. Их возвращение в то место, которое исторически служило центром их государственности, символом национального и политического единства, стало бы великим событием в истории всего мира» (33).