Преступница

Ночью она видела нехороший сон. Ей снилась толпа, собравшаяся во дворе. Крики, похожие на вой ветра, бились в ее окно. Маша выглянула и поверила угрозам: те, кто собрался внизу, сжимали куски брусчатки. Метнувшись, она схватила рулон обоев и, раскатав, принялась нарезать полосы. Толстое полотно поддавалось с трудом. Во сне Маша понимала: все дело в газетах, наклеенных с тыльной стороны. Так обои продавали сразу - в хозяйственных магазинах. Боясь не успеть, она взобралась на подоконник. Стекло за стеклом, совмещая с Панькиными следами, она наклеивала блокадные кресты. Положив последний, Маша выглянула осторожно.

Внизу прибывала вода. Струями она вливалась из подворотен, бежала по асфальту, подмывала стены. Невская вода, поднявшаяся выше ординара, доходила до щиколоток. Переминаясь с ноги на ногу, они глядели под ноги, но не видели волн. Волны, катившиеся из подворотен, грозили затопить двор. Рванув на себя оконную створку, Маша крикнула: "Спасайтесь!", но те, кто пришел с камнями, не верили ее крику. Мысль пришла из сонной мглы: поверят, если обмануть. Высунувшись, сколько хватило сил, она набрала ленинградского воздуха и крикнула: "Бегите! Вот - здесь кресты! Спасайтесь... Я - русская!" Широко разводя руками, они засуетились, отгребая воду. Из подворотни хлестало неудержимо. Отпрянув, Маша съежилась на полу.

Все было тихо. Совладав с собой, она выглянула. Выше человеческого роста, выбранного пауком в качестве ординара, стояла вода. Сверху она казалась черной. Уже почти проснувшись, Маша понимала: черной тушью паук залил город, открытый перед ним, как огромный паспорт.

Глава 20

1

О точном сроке они не условились. Три дня Маша просидела дома - до среды. Телефон молчал. Может, он передумал. Эта догадка приводила в ярость: снова Иуда возомнил о себе невесть что. Яростные мысли действовали благотворно - отвлекали от институтских дел. Не будь Иуды, тень Нурбека терзала бы неотступно. Теперь же она являлась время от времени, чтобы втянуть в бесконечный разговор. Снова и снова, распахивая дверь кабинета, Маша находила слова. Скверна лилась на Нурбекову голову, не утоляя. В мыслях она презирала себя за то, что, ступив за коленкоровую дверь, не дала ответа. Во вторник Маша поняла - все кончено. В институт она не явилась, а значит, то, что теперь разворачивается, соответствует худшему сценарию.

В четверг позвонил Успенский. Трезвым голосом он сообщил, что комиссия заседала в среду: "Завтра можешь приходить". - "Но я..." - "Знаю, - он оборвал жестко. - Нурбек Хайсерович ввел меня в курс дела. Странно, что не ты. Ладно, об этом - после. Теперь самое важное: с ними я договорился. Нурбек обещал: по-настоящему ход делу не дадут. Тебе позволят закончить, на вечернем. Там другая программа, какие-то несоответствия - придется срочно досдать. Закончишь, будем думать дальше. Кстати, ты уже вычислила, кто?" "Зачем?" - Маша спросила, пытаясь выиграть время. Успенский усмехнулся. На решение отводились секунды, но тень Нурбека стояла рядом. За эти дни Маша научилась отвечать.

Вопрос, который задал Успенский, был главным. Предшествующие рассуждения имели единственную цель - ошеломить. Успенский ждал. Как в детском калейдоскопе, мысли блеснули и замерли - Маша увидела весь рисунок. Назови она Валино имя, следующим шагом он потребует, чтобы она положила жизнь на то, чтобы отомстить. "Да, - Маша ответила, - летом ко мне приезжала немка. Ее семью выслали. До войны они жили в моей квартире". Маша рассчитала правильно: он молчал. За немкой, высланной из города, Успенский признавал право на месть.

"Я хочу спросить.... - Маша переждала молчание. - Вы сказали, что договорились с ними. Надо полагать, что-то они потребовали взамен?" - "На их месте я потребовал бы большего, - опять он усмехнулся. - Ладно. Не телефонный разговор". - "А что, могут подслушать? - Маша скривилась презрительно. - Интересно, что новенького они узнают из того, что до сих пор не узнали?" На том конце Успенский издал звук, похожий на лай: "Кафедру. Нурбек потребовал кафедру". - "И вы... согласились?" - Она положила руку на горло. Судорога, пережавшая связки, мешала говорить. Ясно, как будто он стоял рядом, Маша видела осклабившийся рот. "Но вы, вы говорили, всю жизнь..." - "Говорил. И сейчас говорю: здесь надо добиться многого, чтобы в случае чего, было чем пожертвовать. Не надо, - ей показалось, он видит слезы, - в моем случае жертвенность не стоит преувеличивать: эту задачу они решили бы все равно - рано или поздно". - "Нет, - Маша сказала, - ничего бы они не решили. Против вас у них не было свидетелей". Может, ей только показалось, но Успенский снова усмехнулся.

Положив трубку, Маша съежилась у телефона. Жертва, которую он принес, была человеческой. Никогда никакой волк не стал бы жертвовать собой. Успенский сказал, не стоит преувеличивать, но именно этим словам Маша отказывалась верить. Волк, тотем ее племени, не имел права поступать как человек.