Преступница

Несмотря на поздний час, автобусы шли вереницей. Сойдя на остановке, Маша двинулась через пустырь. В ряду пятиэтажек, выстроенных в шеренгу, его корпус был третьим. Под ногами чавкала слякоть. Где-то рядом бежала асфальтовая дорожка, по которой, волоча ворованные книги, она шла в прошлый раз. Вдалеке, над зубцами точечного дома, тускло горели буквы. Их закрепили с торца, так что лозунг, в который они складывались, с этой стороны не читался. Для гостей, попадавших в этот район, они играли роль маяка, к которому, меся непролазную грязь, следовало стремиться.

У парадной Маша тщательно очистила ноги - глинистые комки прилипли к подошвам. Перед дверью она помедлила: из квартиры слышались голоса. Один принадлежал Юлию. Он был усталым и негромким - увещевающим. Другой, женский, отвечал отрывисто и резко. Маша прислушалась - нет, не мать.

Юлий, одетый не по-домашнему, вырос на пороге. "Я..." - она начала неловко. Мысли путались. Юлий не торопился приглашать. Из-за его плеча глядела темноволосая девушка. Смутно Маша помнила ее черты. Не проронив ни слова, девушка скрылась в глубине квартиры. Маша поймала его растерянный взгляд.

Вежливость взяла верх. Он потупился и отступил. "Я..." - Маша начала снова. Виноватое выражение не сходило с его лица. "Вы разденетесь?" - глаза избегали встречи. Она кивнула и взялась за пуговицы пальто.

Девушка сидела на диване, поджав под себя ноги. Маленькие ступни, обтянутые капроном, выбивались из-под юбки. При Машином появлении она спустила ноги и дернула диванную подушку. "Поставлю чайник". - Юлий вышел стремительно. Пальцы, украшенные серебром, терзали бахрому. Девушка глядела в сторону, словно гостья, явившаяся неожиданно, нарушала ее владения. Юлий вернулся, и темноволосая поднялась. Она вышла из комнаты решительно, как будто Юлий сменил ее на посту.

"Меня исключили из института". Первый раз в жизни паук играл на ее стороне. "Почему?" - Юлий поинтересовался удивленно, но это удивление было холодным. "Точнее говоря, мне пришлось уйти. Длинная история. Если в двух словах, на меня написали донос". Ей казалось, она справилась с собой. Теперь Юлий должен был оживиться: вспыхнуть, проявить интерес. Он не мог не захватить приманку, подсунутую дальновидностью паука. Юлий кивнул. Глаза, глядевшие на Машу, оставались тусклыми: "Что ж - приятного мало... Но с институтом, сдается мне, вы поспешили. Жизнь длинная... - он усмехнулся, - у вас, в этой стране". Прежде в его насмешках не было горечи.

"Вы... не хотите говорить со мной?" - Маша решилась напрямик. "Нет-нет, - глаза метнулись, но он покачал головой. - Я хотел звонить вам, потому что... - Юлий медлил, - обещал". - "Обещали, - Маша подтвердила. - Я подумала, что-то случилось. Обычно вы..." - "Позвонить и извиниться", - он добавил тихо. "Чайник вскипел", - непреклонный голос прервал из-за двери. Передав сообщение, девушка удалилась. Маша слышала твердые шаги.

"Извиниться, - Юлий повторил с нажимом, как будто вступал в спор. - Прошлый раз, по телефону, я сказал вам неправду. Посещать, собственно, нечего. У моего отца нет могилы. Сам он хотел на Преображенском, но разрешения не дали. Предложили Северное..." - губы сморщились. "А если - за деньги?.." - она спросила и поняла, что сделала ошибку. "Нет, - его голос стал непреклонным, - платить мы не станем. Кроме того, дело не только в этом..." - "Но вы могли бы..." - мысль мелькнула и сложилась. Если кремировали, никто не мешает - тайно. "Нет, - он снова отверг. - Ничего этого больше не надо". - "Этого?" - Маша повторила за ним. "Вот именно. Нельзя - значит нельзя".

Новая интонация резала слух. "Но это - глупо!" - кажется, она ответила негромко, но Юлий покосился на дверь. Коридор молчал. Маша подумала, затаилась. "Не так уж глупо, - снова его усмешка получалась горькой. - Если бы все рассуждали, как я..." - он махнул рукой. "Так, как вы, рассуждают именно все!" - меньше всего Маша хотела обидеть. "Боюсь, что нет. Большинство рассуждают именно как вы. Вам, как говорится, законы не писаны!" - в голосе вскипала ярость. Таясь за дверью, черноволосая торжествовала победу. Маша поднялась.

В прихожей она одевалась торопливо, не попадая в рукава. Юлий не помогал. "Вот... ч- она застегнула верхнюю пуговицу. - Когда-то, очень давно, я говорил о надломленной трости. Я ошибался. На самом деле она давно сломана". Он стоял, прислонившись к притолоке, и лицо, обращенное к Маше, меняло свои черты.