Общежитие, куда определили Валю, располагалось у метро "Чернышевская" и представляло собой огромное здание, шесть этажей которого соединялись пологой лестницей. От пролетов направо и налево отходили длинные коридоры. Комнаты были большие, и именно по этой причине насельники, добиваясь иллюзорного уединения, разгораживали их на мелкие клетушки. В дело шли старые рассохшиеся шкафы, книжные полки, куски фанеры и даже простыни, так что каждая комната представляла собой подобие замысловатого лабиринта, в каждом углу которого, похожем на пещерку жука-ручейника, можно было обнаружить обитателя, занятого своим делом. Кто-то - под покровом простыни - кипятил и заваривал чай, кто-то переписывал с чужого конспекта пропущенную лекцию, кто-то прихорашивался, придирчиво заглядывая в зеркальный осколок. По вечерам общежитие ходило ходуном, так что желавшим лечь пораньше приходилось свои желания смирять.
Мальчиков было существенно меньше, особенно на их факультете, но черпать можно было и с "Промышленного". К исходу зимнего семестра успели сложиться постоянные пары. Первое время дело ограничивалось ежевечерними праздниками: девочки готовили закуску, мальчики приносили вино. Выходя из своего закутка, Валя подсаживалась к общему столу, но чувствовала себя неприкаянно - у нее на глазах парочки обнимались почем зря. Валя ежилась и отводила взгляд. Оно знала твердо, что девочки ведут себя бесстыдно, но что-то мешало ей подняться - уйти в свой закуток. Замирая всем сердцем, Валя надеялась на то, что кто-то, кого она не могла себе представить, вдруг войдет в комнату и сядет рядом с ней...
Однажды, улучив момент, когда в комнате никого не было, миловидная Наташка заглянула к Вале и предложила познакомить: "Нормальный парень... Чего тебе? А то - одна да одна..." Больше всего на свете Вале хотелось кивнуть головой, но, вспыхнув, она отшатнулась испуганно. Наташка протянула: "Ну, смотри..." - и глянула с презрением. С этого дня Валя не дерзала выходить к их общему праздничному столу.
Ее отсутствие развязало руки. Попировав, парочки расползались по закуткам. Затыкая ухо подушкой, Валя мучилась, пытаясь заснуть, но стоны, стоявшие в тупичках лабиринта, не давали покоя. Утром она медлила выйти, боясь застать отвратительную картину: из кроватей, позевывая и почесываясь, как тараканы из щелей, лезли лохматые парни и расползались по своим комнатам. Не стесняясь Вали, словно она была предметом неодушевленным, девочки принимались делиться ночными опытами, и их откровения, перемежаемые хихиканьем, были для Валиных ушей едва ли не мучительнее стонов и вздохов.
Однажды, когда, попив чаю, Валя по обыкновению поднялась из-за стола, девочки неприятно смолкли и проводили ее глазами, в которых - она почувствовала сутулой спиной - полыхнула злоба. Затаившись за фанерной загородкой, она прислушивалась испуганно, но фанера пропускала придушенный шепот и угрожающее хихиканье. На следующий день, когда Валя попыталась подсесть к чайному столу, Наташка поднялась решительно и, состроив презрительную гримаску, вышла из круга, хлопнув за собой стулом. За ней поднялись остальные. Сутулясь и поминутно поправляя очки, Валя пила чай мелкими невкусными глотками, а из щелей змеиным шипением ползли слова, страшнее которых ей никогда не доводилось слышать. Слова наползали, шевеля усами, и Валя, не смевшая двинуться с места, чувствовала, как все внутри нее покрывается следами, похожими на тараканьи. Отшипев, девочки вышли наружу и расселись вокруг стола. Как ни в чем не бывало они принялись разливать чай и обсуждать достоинства варенья из райских яблочек, присланного Верочке в новогодней посылке.
Дрожа какой-то невидимой дрожью, о существовании которой она до этих пор не подозревала, Валя сидела под кругом общего света и чувствовала, как стекла очков запотевают солоноватым, так что лица врагов, обсевших круглый стол, расплывались и подрагивали в такт ее внутренним содроганиям. То поднимая глаза украдкой, то опуская в остывающую чашку, Валя страшилась выдать себя неловким движением, как будто только неподвижность могла спасти ее от дальнейшего. Оно висело в воздухе, давило на Валины плечи, болью сводило позвонки. Крысиная мысль о побеге билась, не находя выхода, но, совладав с собой, Валя вывернулась бочком и уползла. Ближе к ночи, когда комната наполнилась мужскими голосами, она расслышала свое имя и зажала уши. Сквозь ладони долетал то низкий хохоток, то звон стеклянной посуды, и, не дожидаясь отвратительных стонов, Валя принялась стягивать кофту.
Огонь еще не погасили, и в полумраке своей загородки она разглядела светящийся насквозь локоть, готовый прорваться. Мысль о заплате наполнила ее ужасом, и, нащупав под матрасом тряпичный узелок, Валя принялась считать наличность. Мамин перевод пришел неделю назад, так что в тряпочке оставалось порядочно денег - двадцать шесть рублей. На эти деньги, добавив к ним сорок рублей стипендии, она рассчитывала дожить до начала марта.