Преступница

Маленькая девочка шевельнулась во сне, и, словно застыдившись своих мыслей, Валя поднялась с диванчика и подошла к окну. За окном стояла ночь. Городские огни, ярко горевшие на Исаакиевской площади, не достигали замкнутого двора. Внизу, у самой арки, тлела слабая лампочка. Темные окна левого флигеля казались зловещими. Приглядываясь, Валя различила лучик света, ходивший по стеклам - изнутри. Кто-то, похожий на призрак, бродил в темноте, подсвечивал огромные окна, выходящие во двор. Вздохнув, Валя улеглась и затихла. Она уснула сразу, так и не дождавшись, когда Маша-Мария, оставившая ее в одиночестве, вернется и ляжет на свое место.

По обыкновению Панька вздумала стирать свои тряпки на ночь глядя. Она возилась, погромыхивая оцинкованным тазом. Звуки, долетавшие из-за двери, походили на раскаты грома. Шум воды довершал сходство с грозой. Дожидаясь, пока освободится ванная, Маша сидела смирно. Стараясь унять тревогу, она сравнивала коллизии, в которых и она, и новая подруга оказывались жертвами несправедливости, каждая по-своему. "Жертва, жерло, жернов", - Маша бормотала, как будто искала в словаре. Лампочка, горевшая под потолком, замигала и погасла. В темноте, под гром Панькиных тазов, оно подступало снова: голые тела на черной земле.

Во мраке, окутавшем сознание, белела дорога. Мимо калиток, замкнутых накинутыми крючками, двигались люди. Они шли, не оглядываясь на слепые дома. Что-то знакомое было в их руках. Кисти рук, похожих на отцовские, вздрагивали и шевелились в ходу, как будто в память о том, что так и не стали крыльями. Нежная пыль, поднятая башмаками, поднималась, оседая на коже. Темные фигуры, колыхаясь в белом мареве, становились мнимыми...

Родительская дверь скрипнула, вышел отец. "Ну что, сидишь в почетном карауле?" - прислушавшись к воде, бившей мощными струями, он усмехнулся и направился в кухню. Панька вышла из ванной, вытирая руки о фартук. Глянув исподлобья, она буркнула: "Все. Иди". Не заходя в ванную, Маша отправилась в кухню.

"Что там у вас случилось?" - отец спросил, как будто догадался. "Ее не пускают в комнату, издеваются", - она ответила уклончиво, потому что и словом не могла про этих голых. "Как это - не пускают? - отцовские глаза моргнули испуганно. - Надо пойти, не знаю, к коменданту, пусть найдет на них управу, на хулиганов. Ты, Мария, девочка умная, должна помочь и проследить". - "Хорошо", - Маша пообещала, зная, что не исполнит. Украдкой она глядела на отцовские руки, похожие на те, другие. "Помнишь, когда-то в детстве, ты говорил мне, твой отец погиб в Мозыре, когда фашисты заняли город". - "Ну, город! Так, городишко. Можно сказать, большая деревня". - "Я хочу знать, как он погиб?" - "Что тут знать... - отец начал тихо: - Еврей". "Как будто евреи - одинаково... - Маша говорила упрямо. - Это не ответ". - "Это тебе он не кажется ответом, но на самом деле..." - "Послушай, - Маша поднялась и заходила по кухне, - в конце концов, он - мой дед, я имею право..." Она не закончила, потому что увидела его лицо. Нет, Маша не могла ошибиться: так ее отец морщился, когда ему было стыдно. "Ты стыдишься его смерти?" - она выговорила ошеломленно. Неужели и отец знает минуты такого стыда...

Ей показалось, он не услышал. Отцовские глаза стали пустыми и тусклыми, но, коснувшись пальцами лба, он заговорил: "Мать успела уйти, потому что догадалась. На ее руках были внуки, Сонины дети. Соня отправила их на лето из Ленинграда. Я всегда боялся, когда ты уезжала в лагерь, и теперь боюсь, за Таточку... Она и отцу предлагала, просила, но он не хотел бросать мельницу, боялся, что без него сожгут". - "Сожгли?" - Маша спросила, но отец пожал плечами. "Всех евреев собрали, вывели за город и расстреляли", - отец произнес ровным голосом, но Маша слышала: что-то еще, о чем он не договаривает, таилось под словами. "И его?" - она переспросила. "Нет, его - нет, - он ответил спокойно, как о чужом. - Когда привели к оврагу, приказали снять все, но он отказался, сказал, раздеваться не станет, потому что он - еврей, а значит, ему нельзя открывать наготу. Тогда главный приказал вырыть яму. Они зарыли его в землю - живым..." - только теперь что-то плеснуло в ровном голосе. "Откуда, - Маша заговорила, потому что никак не могла понять, - если их всех расстреляли, ты узнал?.." - "Люди видели, какая-то женщина рассказала Соне... после войны". - "Но как же?.. - что-то мешало поверить и, собравшись с мыслями, Маша наконец поняла: - Но эта женщина, как она могла расслышать, что он говорил?" - "Она видела, все стали раздеваться, а он отказался. Видела, как его зарыли, она сказала, забросали плотно, даже притоптали. Он не кричал, но земля все равно шевелилась. Конечно, она не слышала слов, но я - я долго думал и в конце концов понял: это - единственное, что он мог им сказать".