Преступница

Вытянув билет, Маша взглянула краем глаза. Ответы всплыли мгновенно. Собственно, ответить она смогла бы и сразу, однако, не пренебрегая временем, отпущенным на подготовку, смиренно села за парту. Рука успела набросать конспекты ответов, когда, обернувшись на скрип двери, Маша увидела Успенского. Он вошел и остановился на пороге, оглядывая сидящих. Взгляд, выхвативший Машу, налился теплотой, и, подходя к доценту, почтительно встававшему навстречу, профессор заговорил: "Здравствуйте, Юрий Петрович! Вы здесь принимаете... Я думал, свободная..." Дойдя до стола, Успенский остановился. "Георгий Александрович, садитесь пожалуйста", - молодой доцент подхватил свободный стул. "Нет, нет, нет... Я на минутку. Кстати, как моя ученица?" - профессор оглянулся на Машу. "Хотите послушать?" - Юрий Петрович спрашивал предупредительно. "Ну, что вы... - Успенский махнул рукой, - я и не думал..."

Сидевшие за партами прислушивались. Его явление было неподобающим. Злость ударила в сердце, и, собрав исписанные листки, Маша пошла к столу. Не глядя на Успенского, занявшего предложенное место, она начала ответ строго и собранно, и голос, исполненный спокойствия, исключал возможность его помощи. Экзаменатор задал пустые вопросы и, довольно улыбаясь, выставил пятерку.

Девочки, поджидавшие за дверью, окружили, едва она вышла. Машинально отвечая на их вопросы: "Что задавал? Какие дополнительные?" - Маша смотрела на Валю, стоявшую в стороне. Испуг и растерянность читались на ее лице. Маша подошла и встала рядом. "Ты заболела? Что случилось?" - она спрашивала заботливо. Чуть не плача, Валя объяснила: сидела полночи, потом вдруг уснула, не успела доучить до конца, теперь обязательно - тройка, лишат стипендии. "Шпаргалки есть?" - Маша попыталась найти обычный выход. "Нету, - Валя затрясла головой, - я не умею, всегда ловили с этими шпорами". Без стипендии Валя не могла. Мать, посылавшая крохи, не сумела бы возместить урона. Оглянувшись, словно выход был где-то рядом, Маша увидела Успенского, выходившего в коридор. "Стой здесь", - приказав, она подошла к профессору.

"Я хочу попросить вас, - они шли по длинному коридору, - конечно, вы можете отказаться..." - "Да?" - он переспросил с готовностью. "Валя Агалатова, моя подруга, из группы... Дело в том, что она проболела и не успела выучить. Вообще-то она отличница, но мать не может посылать много... Если получит тройку, лишат стипендии". - "Жди на кафедре", - выслушав, он повернул обратно.

В закутке кафедры финансов Маша ждала терпеливо. Он вернулся минут через сорок и, оглянувшись, чтобы никто не слышал, отчитался деловито: "Порядок. Пятерка". - "Спасибо. - Маша поблагодарила. - Вы не думайте, она, действительно, знает на отлично". - "Верю. Но все равно, с подружки твоей - бутылка". - Успенский говорил радостно, словно просьба, которую он выполнил, доставила удовольствие. "Хорошо, передам", - Маша отвечала серьезно, не разделяя его радости.

"Ты - странная, - рот приобрел привычные, изломанные очертания, - иногда мне кажется, в тебе вообще мало человеческого". - "И на какого же зверя я похожа?" - Машины глаза блеснули. "Не знаю. - Успенский говорил неуверенно. - Но в людях должно быть что-то... Знаешь, когда всю жизнь - среди уродов, невольно привыкаешь - с опаской, но есть же кто-то, кого, и в нашей гнилой жизни нужно считать своим". - "Своего роду-племени?" - она уточнила надменно. "Да, если хочешь, в каком-то смысле, конечно, не в самом прямом, - Успенский торопился, загораясь. - Вот ты, я точно знаю, никогда не станешь сукой". Неуверенность исчезла. Теперь он говорил с напором, словно вывод, к которому наконец пришел, дался с большим трудом. "Сукой - в смысле собакой?" - Маша осведомилась холодно и весело. Брови Успенского взметнулись. Откинувшись в профессорском кресле, он смеялся так, что голоса, бормотавшие за стеклянной стенкой, стихли настороженно.

"Все это время я думаю о тебе". - Больше он не смеялся. Опустив глаза, Маша слушала: что-то странное, явленное в его голосе, мешало откликнуться. Опасливо, как будто боясь увидеть чужое, она подняла взгляд. Тот, кто сидел напротив, глядел на нее совершенно человеческими глазами, в которых не было и тени волка. Темный румянец проступал на его щеках, и слабая рука, протянувшаяся к Машиной, вздрогнула кончиками пальцев. Страшное подозрение о том, что все - чудовищная ошибка, хлынуло кровью в сердце, и, отшатнувшись от руки, ставшей невыносимо человеческой, она выбежала вон.