Преступное бездействие

И сегодня уголовное право медленно двигается по столбовой дороге цивилизации, в колее объективности, а благородная идея субъективного вменения служит спасительным маяком, до которого еще далеко[141]. Вредность поступков, возможность их криминализации и размер ответственности за них в основном поверяются по объективным данным и, в первую очередь, — по значимости нарушенного блага и употребляемому способу[142]. На сегодняшний день в исследуемой связке титул Philosophia prima принадлежит объективным данным, а субъективное вменение располагается на запасной, страховочной позиции[143]. С его помощью нравственное чутье народа разграничивает зловещую игру природных и социальных сил, спасая сограждан от слепой расправы за разрушительные результаты стихии коллективного быта. За рамками психофизиологических возможностей человека уголовная ответственность за объективно причиненный вред не наступает[144]. Нижняя ступенька виновного и ответственного поведения — небрежность: человек не должен или не мог предвидеть последствий своего поведения. Не удалось доказать обратное — общество спишет происшедшее на казус, этот запасный фонд Господа (Дюма-отец).

Можно предположить, что стратегия уголовного права и прочих карательных отраслей в части демонстративно-гуманного управления будет проходить в основном по линии увеличения удельного веса и юридической значимости сведений о личности правонарушителя. Эту миссию уголовного законодательства надо выполнять здраво, то есть постепенно, без идеологического рвения. Торопиться медленно, через уравнивающий шаблон ответственности (состав преступления), понемногу увеличивая количество используемых данных о личности: сначала лишь для определения размера наказания, а в будущем, вполне возможно, и для решения основного вопроса уголовного права — привлекать или не привлекать участника преступления к уголовной ответственности.

Пока же в отрасли только определились почки роста субъективного фактора: расширение круга специальных субъектов в статьях Особенной части УК; пополнение списка исключительных норм, рожденных на личностной основе; дополнительные доминанты в перечне общих начал назначения наказания субъективного характера. А на очереди — признание новых или разукрупнение уже легализованных преступных ролей при групповом способе совершения преступления, дифференциация неосторожного поведения (волевая небрежность, преступное невежество, правовая неосторожность) и прочее. Поэтому признаем правоту профессора В. А. Якушина, который одним из первых дифференцировал принцип вины и субъективное вменение, указал, что эта идея касается не только субъекта преступления, но и субъекта правоприменения, распространяется на действие закона во времени и в пространстве, на институт вменяемости и пр[145].

И ultima ratio. Для торопыг социального прогресса, для пылких однолюбов субъективного вменения у нас припасено мнение заокеанского профессора, представителя той страны, любой норматив которой сегодняшний российский либерал принимает за конечную истину. Это мнение очень симптоматично и симпатично одновременно. Дж. Флетчер, сопоставляя педантичную, издерганную постоянными проказами юристов и населения, а потому непривлекательную Законность с недоступно-легковесной подиумной звездой — Справедливостью, пишет очень поучительно и свежо: «Справедливость соотносится с законностью как еда в бистро с сервировкой трапезы из восьми блюд... Справедливости присущи все обещания и риски бурного любовного романа, а законность дает стабильность надежного брака. Законность обеспечивает стабильность уровня справедливости»[146]. Легко экстраполировать эти наблюдения на соотношение объективного и субъективного вменения, что и рекомендуем читателю. Без собственных комментариев.

А вместо эпилога напомним, что наш отечественный духовник прошлого столетия Д. С. Лихачев в небольшом исследовании «О национальном характере русских» с горечью отметил: «Одна черта, замеченная давно, действительно составляет несчастье русских: это во всем доходить до крайностей, до пределов возможного... Хорошо это или плохо? Не берусь судить. Но что Россия благодаря этой своей черте всегда находилась на грани чрезвычайной опасности, — это вне всякого сомнения, как и то, что в России не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта о счастливом будущем»[147]. Нам бы внять этим предостережениям. Но ... Россия: и обычным умом ее не понять, и аршином самосохранения она никогда не пользуется. Вот уж действительно не лишена истинности та мысль, что «русский Бог не всегда бывает Богом осмотрительности и благоразумия»[148]. Дождемся, что на национальный герб взлетит и постоянно поселится там жареный Петух — вместо двуглавого орла.