Преступные камни

— Ненавижу шпану! — зло пробурчал Гена, и я вынырнула из рапидной съемки. — Знаете, от какой неприятности этот говнюк здесь прятался? Целую семью вырезал. Он киллер у балашинских. Ребята мне его сегодня по фотке пробили. А фамилию, гад, сменил.

— Инна Львовна с Михаилом! Они сбежали! — вдруг вскрикнула пришедшая в себя Машка. Рванула за дверь: коридор был пуст.

— Звони на рецепцию и в полицию! — крикнула она мне, помчалась к лифтам.

Но лифт уже уехал. На рецепции не отвечали. Я бросилась догонять подругу, но когда мы, спустившись по парадной лестнице мимо застывших в изумлении благородных ваз, выскочили в холл, швейцар лишь пожал плечами: дама с молодым человеком только что уехали на такси.

…Дальше случилось дежавю. Мы снова сидели в полицейском участке и по третьему разу рассказывали следователям нашу историю. Правда, в этот раз они были дружелюбнее: из подозреваемых мы превратились в потерпевших.

А когда вышли на перемигивающуюся разноцветными огоньками гирлянд вечернюю улицу, там на ступеньках нас ждал Гена.

— Отстрелялись? — хмыкнул он. — Я тоже. Нет, какие засранцы! Ни за что Жанку угробили. Красивая была девка. Хоть и без мозгов.

— Так это Архип ее? — спросила я.

— Конечно, — кивнула Машка. — Они все разыграли, как в театре. Эти двое сидели на толчке, Архип носился на рецепцию, приводил врача, просил лекарства. Светился вовсю, обеспечивал всем алиби. А потом выскочил и за полчаса все провернул.

— Но как он вышел незамеченным? Там же камеры, швейцар?

Машка хмыкнула:

— Инна его в хиджаб нарядила. Я у следователя выпытала.

— Вот сучонок! — вознегодовал Гена. — Я только не пойму: животы-то у них и правда скрутило, от толчка не отходили…

— Да, кстати, Маша. Покажи мне свое знаменитое фото мусора, — попросила я.

И через минуту уже орала:

— Вот я дура! Надо было сразу посмотреть!

— Что там?

— Фортранс! Упаковка от сильдействующего средства, его принимают перед колоноскопией. Действительно, после него от туалета — ни ногой…

— Ой, девочки. Давайте сменим тему, — взмолился Гена.

— На какую? — строго уставилась на него Машка.

— Я бы сменил ее на стопарь вискарика, — кивнул бывший десантник на призывно горящую вывеску бара.

Возразить тут было нечего.

Бегство

— Куда мы полетим? — спросил Михаил.

Они сменили три такси, пока доехали до восточного вокзала. Там Инна Львовна зашла в туалет и вышла из него уже турецкой женщиной в хиджабе, закрывающем лицо, и черной юбке — она натянула ее поверх брюк. У Михаила появились усы и бородка.

— Мы не полетим. Электричка до Зальцбурга отходит через пять минут. Там мы берем в прокат автомобиль. Едем в Мюнхен. А оттуда уже летим в Дубаи.

— Куда?!

— К одному шейху, большому любителю драгоценностей. У меня всегда есть резервный план. Вот твой новый паспорт. Да, все-таки это была страшная ошибка!

— Убивать Жанну? Я тебе говорил! Ты ведь обещала, что она просто потеряет сознание!

— Я не про Жанну. Ну не рассчитала дозу. В конце концов, я не врач. Ошибка — связаться с этими девками. Думала, журналистка на нас сработает, историю красиво распишет. А она…

— Господи! Зачем я только тебя послушал!

— Затем, что восемь миллионов долларов — отличная сумма. И этот подонок должен был нам ее выложить!

— Так и знал, для тебя главное — месть. Не проще было вместо Жанки ему укольчик сделать?

— Не проще. Отец мучился в тюрьме два года. Я хотела, чтобы и этот помучился… Ему легче сдохнуть, чем потерять большие деньги. Жаль, такой план пропал. А теперь еще и это!

Инна Львовна посмотрела на руку: палец, по которому ударил Гена, распух.

— Заживет! — небрежно кивнул Михаил.

— Ты точно идиот. — В глазах Инны Львовны замерцал фанатичный блеск. — А если это перелом? Вдруг плохо срастется?

И, когда они уже шагали по платформе к поезду, добавила:

— Как, по-твоему, я буду делать новые звезды и прочие цацки?

Однажды 40 лет назад

Инна с детства росла среди золота. В прямом смысле слова. Золото было папиной работой. Как и драгоценные камни. Пристройка на даче, которую они звали летней кухней, на самом деле служила ему мастерской. На этой кухне он работал и зимой: топил небольшую печь. Инна завороженно набюдала, как отец зажигает горелку, как на железном подносе раскладывает тигли для разных металлов, как, надев очки, водит синим огнем над золотыми полосками, которые становятся огненно-красными, а потом шипят, брошенные в миску…

— Что ты там торчишь? — недовольно окликала ее мать.

Яркая блондинка, обожающая веселые компании, актерские шумные застолья, на которых царила, она не понимала занятий мужа, требующих терпения и тишины. Да и самого Льва, так не похожего на свое имя: мягкого, застенчивого, во всем с ней соглашающегося, — не понимала тоже. Ее все в нем раздражало: как он ест, не замечая, что в тарелке, как покашливает от своих крепких сигарет, как заискивающе-вежливо разговаривает с обнаглевшим соседом, нанятым на садовые работы. Иногда казалось, что мать с удовольствием и вовсе сослала бы мужа на эту летнюю кухню, которую она презрительно называла «твой курятник», лишь бы он выносил ей оттуда деньги.