Преступный разум: Судебный психиатр о маньяках, психопатах, убийцах и природе насилия

В 1993 г. тогдашний премьер-министр Великобритании Джон Мейджор в своем интервью на тему закона и порядка сказал, что «общество должно больше осуждать и меньше понимать». Как это ни удивительно, я согласен с тем, что нужно осуждать или, точнее, что у нас есть потребность осуждать. Удовлетворение этой потребности дает выход нашей немедленной эмоциональной реакции на преступление. А другим подает сигналы о нашем характере. Порицающий рассказ о «жестоких чудовищах», который часто возникает в популярных комментариях о моих пациентах, удовлетворяет не только потребность в осуждении. Он также предоставляет объяснение, удовлетворяя другую потребность – находить причины угрожающих событий. Как и многие легкодоступные и несложные объяснения, он самодостаточен и не требует дальнейших размышлений. Проблема находится в душе правонарушителя и поэтому не поддается рациональному объяснению, и нас успокаивает подтекст, разделяющий нас и правонарушителя.

Независимо от того, поддадимся мы потребности в осуждении или нет, следует признать, что объяснения, основанные на осуждении, не способствуют пониманию сложных реальных причин насилия, в которых нужно разобраться, чтобы найти решения. К тому же так мы подавляем эмпатию, за отсутствие которой осуждаем преступников. Однако нельзя утверждать, что лишь преступники не обладают эмпатией. У всех людей, включая большинство правонарушителей, эмпатическая забота о других колеблется в зависимости от обстоятельств. Например, когда нас переполняет чувство отвращения от ужасающих подробностей жестокого преступления, способность спокойно размышлять о состоянии психики преступника снижается.

Когда почти три десятилетия назад я перешел из мира обычной медицины в психиатрию, меня убедили заверения в том, что вскоре появятся диагностические исследования, похожие на анализы крови или сканирование. Нейробиология, безусловно, дала гораздо более точное понимание некоторых психических процессов, влияющих на опыт и поведение, но для диагнозов, которые чаще всего ставятся в судебно-психиатрической практике, не существует рутинных физических тестов.

Будь то экспертиза на бумаге или физическое исследование, ученые и врачи, пытавшиеся придумать диагностические тесты, хотели привнести в психиатрию объективность, соотнести переживания пациента с заранее определенными сущностями или объектами. Эти объекты могут принимать форму симптомов (таких как галлюцинации и бред) или диагнозов (таких как шизофрения или нарциссическое расстройство личности). Еще более желательно превратить переживания пациента в измеримые модели мозговой дисфункции. Но можем ли мы приступить к этой задаче, если, как показал суд над Брейвиком, всесторонняя экспертиза даже не привела к консенсусу по такому, казалось бы, простому вопросу, как выбор между двумя резко отличающимися диагнозами? Я считаю, что проблема заключается не в неспособности найти правильный способ быть объективным. Проблема в том, что стремление к объективности само по себе может стать проблемой. Хотя мозг – это физический объект, как и любая другая часть тела, он связан с тем, что отличает его от остального тела, – психикой.

В своей работе я ищу симптомы и ставлю диагнозы; юридическая система, к которой я имею отношение, тоже опирается на диагнозы при принятии решений, как и система психиатрической помощи. Но, пытаясь использовать диагностику как средство понимания, я все больше осознавал ее ограниченность. Она отдает предпочтение определенным психическим переживаниям перед другими. Эти переживания были выбраны потому, что в какой-то момент истории считались ключевыми симптомами расстройства. Голоса, которые приказывают человеку отомстить преследователям, не изолированы от других переживаний, как можно было бы предположить, используя термин «императивная слуховая галлюцинация». Нет причин, по которым те переживания, которые получили статус симптомов, более важны для объяснения поведения, чем те, которые не попали в этот список. Итак, теперь я сопротивляюсь обычной практике отказа от всех комментариев и размышлений, которые не способствуют диагностике. И прихожу к выводу, что только так и можно найти настоящее понимание.

Именно так я нахожу свидетельства того, что у правонарушителя искажено чувство связи с собственными действиями и происходящим… Или что ему трудно судить о намерениях других людей… Или что он лучше чувствует себя в группе, где больше ценится доминирование, чем авторитет… Или что у него слишком уязвимое чувство собственного достоинства, что делает его сверхчувствительным к унижению… Или что у него отсутствуют рефлекторные эмоциональные реакции на изменения эмоций у других людей. И так далее, и тому подобное. Доказательства можно извлечь не только из слов, которые используют пациенты, следует также обратить пристальное внимание на то, как они общаются, как взаимодействуют, а также на мои собственные чувства, когда я нахожусь рядом с ними.