Гэри, конечно же, знал, что наркотики ухудшают его психическое состояние. В то же время они давали ему покой, хотя и кратковременный. У наркотиков было преимущество перед лекарствами: они сразу же доставляли удовольствие. От дозы героина он погружался в теплую волну эйфории. Крэк был совсем другим: кайф сопровождался уверенностью в себе и повышением бдительности. Когда все шло своим чередом, Гэри не принимал наркотики. Несмотря на удовольствие от наркотиков, он помнил о проблемах, которые они приносили. Он помнил, что хуже контролировал мысли, образы и голоса, не мог избавиться от паранойи и влезал в долги. Гэри знал, что, когда он принимал наркотики, родственники и друзья, оказывавшие на него положительное влияние, держались от него подальше и ему приходилось иметь дело с теми, от кого не стоило ждать ничего хорошего. Эти отношения строились только вокруг наркотиков. На первом плане у этих знакомых, как и у Гэри, были лишь мысли о том, как получить следующую дозу. Но уцепиться за эти воспоминания было труднее, когда на него давили обстоятельства.
Я спросил Гэри, как он поступит, если почувствует нарастающий стресс, и с удивлением услышал, что для него важен контакт с психиатром. Однако в сложившейся ситуации никто не готов был им заниматься, и, если бы его выпустили, инспектору по надзору пришлось бы наблюдать за Гэри с помощью персонала общежития для условно освобожденных.
Два с половиной месяца спустя я встретился с комиссией по условно-досрочному освобождению, адвокатом Гэри, инспектором по надзору за условно освобожденными и уполномоченным сотрудником тюрьмы, а также психиатрической медсестрой из участковой клиники, чтобы обсудить возможность освобождения Гэри. Гэри сидел неподвижно, наклонив голову вперед, и избегал зрительного контакта с кем-либо, пока его адвокат излагал доводы в пользу освобождения. Участковая психиатрическая медсестра объяснила, что, хотя Гэри нуждался в помощи более узких специалистов, в их отсутствие ее клиника согласилась им заняться. Она старательно подчеркивала, насколько непростой будет работа с Гэри, и я подозревал, что клиника поменяла позицию не из-за желания помочь Гэри, а из-за нажима со стороны комиссии по условно-досрочному освобождению. Все мои надежды, возрожденные этой новостью, были похоронены вероятной интерпретацией со стороны Гэри. Уверен, медсестра этого не хотела, но все же четко и ясно дала понять, что терапия не будет построена на доверии и надежде. После того как его освобождение было одобрено, я мог только надеяться, что статистическая вероятность работает в пользу Гэри.
Никто не был обязан сообщать мне о прогрессе Гэри после освобождения. Только благодаря случайной встрече с его инспектором по надзору я узнал его историю. Гэри жил в общежитии для условно освобожденных уже два месяца, когда его разбудили двое полицейских, постучав в дверь. На парковке дожидалось подкрепление на случай проблем, однако оно не понадобилось. Гэри не сопротивлялся, но заявил о своей невиновности. И действительно, он был невиновен: Гэри не совершал насильственного преступления. Гэри отправили обратно в тюрьму, поскольку инспектор по надзору посчитал, что он плохо работает с участковым психиатром.
Возможно, к этому все и шло, но, услышав эту новость, я подумал, что Гэри не мог не заметить двойственности, с которой психиатрическая медсестра говорила о нем на слушаниях в комиссии по условно-досрочному освобождению. Гэри был человеком, чье доверие непросто заслужить, и, вероятно, попытка медсестры продемонстрировать комиссии по условно-досрочному освобождению, что врачи готовы делать больше, чем обязаны, было воспринято Гэри как нежелание им заниматься и неверие в успех. Это не было похоже на начало доверительных терапевтических отношений. Мне показалось, что боязнь участковых психиатров попасть в поле зрения полиции, заранее относящейся к Гэри с предубеждением, поставила под удар успешное лечение Гэри. Как показывает мой опыт, такое случается нередко, когда пациент с криминальным опытом и сложной историей обязательного лечения вступает в контакт с психиатрическими службами.
Заключение