Претерпевшие до конца. Том 1

Молодого человека звали Иваном Саволайненом. Он был известен в эмигрантских кругах, как поэт и публицист Иван Савин. В Финляндии Саволайнен проживал с недавнего времени, сумев выбраться из Совдепии, благодаря финскому происхождению. Этому предшествовала служба в Белой армии, тиф, помешавший ему эвакуироваться из Крыма, плен, ужасы концентрационного лагеря… Но, самое главное, там, по ту сторону границы остались лежать в земле почти все его родные: два младших брата, мальчики, убитые в боях, два старших – расстрелянные во время Крымских «варфоломеевых ночей», сестра… Другая сестра умерла в Каире. Таким образом, из некогда многочисленной семьи уцелели лишь сам Иван, его отец и мать.

А ещё…

– Лидин³¹… Этот так называемый писатель написал о ней повесть… «Марина Веневцева». Пропечатал в журнале и гонорар получил с чужой трагедии! С чужой искалеченной, растоптанной жизни! А чтобы ей, ей – помочь, так никогда! И думать забыл…

– Лидин не Достоевский, чтобы принимать к сердцу чужую боль.

– В таком случае, он не имеет права прикасаться к перу! Он такой же преступник, как те, что, что… Что за кусок хлеба владеют ею… Они покупают тело, а он – задёшево купил частичку души, память, боль! Они не писатели, Аскольдов, и не люди. Потому что они в других людях не видят людей, а только типажи, персонажей, которых можно использовать! Если бы я мог!..

Ту Марину он знал ещё ребёнком. Первая юношеская любовь в мирные, светлые годы, казавшиеся незыблемыми… Кто бы мог подумать, что через несколько лет эту сероглазую девочку постигнет такая жуткая участь. Её семью выгнали из дома, её отца расстреляли… Иван был в карауле, когда раскапывали братскую могилу, куда большевики сбросили тела всех казнённых и куда после их отступления стеклись родные, чтобы найти и по-человечески похоронить своих мертвецов. Среди смрада и рыданий, среди ада, которого не выдерживали много повидавшие врачи – такова была его последняя встреча с Мариной… Что сделала с этой чистой девочкой-институткой «народная власть»? Вытолкнула её на улицу, пустила по рукам, чтобы спастись от голодной смерти самой и спасти старуху-мать… И негодному советскому писателишке излила она свою боль, а он сделал из этого повесть и тотчас забыл о несчастной, которая давно отвыкла от ласки и утешения, но всё-таки с робкой надеждой ждала, что хоть кто-то увидит в ней человека, отнесётся по-человечески. Но не находилось таких.

В долгих разговорах проходил дни. Иван записывал кое-что из рассказов Аскольдова. Он был явно нездоров: в моменты волнений тик его делался ужасающим, а речь едва можно было разобрать из-за заикания. Нервы поэта были на пределе, но он не знал покоя, работая одновременно чернорабочим, чтобы прокормиться, и сотрудничая в нескольких газетах. Иногда создавалось впечатление, что этот непомерно много испытавший юноша нарочно загоняет себя, сжигает последние силы без жалости. А, может, как и многие поэты, неким шестым чувством знал Иван свой срок, а потому так отчаянно торопился высказать всё то, чем была переполнена его душа, то, о чём уже не могли свидетельствовать тысячи расстрелянных и замученных.

– Судьба вынесла нас из ада, Родион Николаевич, – говорил он. – Для чего? Для того, чтобы мы свидетельствовали о нём миру. И хотя мир подл и глух, а русская кровь очень низко расценивается на мировом рынке, но мы всё равно должны бить в наш набат. Во имя будущих поколений… В Семнадцатом из миллионов обезумевших рабов только тысячи услышали зов Корнилова, но тысячи эти спасли честь России, которая, не будь их, не стоила бы ничего, кроме проклятия. Тысячи – это мало. Но пусть хоть столько! И наши голоса – пусть хоть немногими будут услышаны! Хоть в немногих сердцах прорастут… В этом наша задача! Либеральная дезертирская когорта может оскорблять нас. Они скорее признают большевиков, чем нас, потому что составляют с ними одну суть и разошлись лишь в дележе власти. Так было всю войну… Так происходит сейчас в нашей эмиграции. Когда настанет судьбоносный час, они так и останутся дезертирами, а мы снова встанем в ряды армии и будем сражаться за освобождение России. А пока мечи ждут своего черёда, нам остаётся слово. Не молчите же, прошу вас! Нет ничего сильнее правды, засвидетельствованной перед лицом всего света. И чем больше таких свидетельств будет, тем скорее красная тряпка уступит место русскому стягу!

Откуда столько неугасимого жара было в этом измождённом человеке, потерявшем почти всех близких? Что давало ему его жизнестойкость? Вера ли, которую не смогли порушить несчастья? Должно быть, но не только. Силы давала ему ещё и та высшая идея, которой он служил, за которую сражался.

Родион мало разбирался в поэзии. Он не рискнул бы утверждать, хороши или нет те или иные стихи. Но стихи Савина потрясли его. Эти стихи не искали усладить читательский вкус, а с беспощадной откровенностью открывали ужас, через который пришлось пройти их автору.

Ты кровь их соберешь по капле, мама,

И, зарыдав у Богоматери в ногах,

Расскажешь, как зияла эта яма,

Сынами вырытая в проклятых песках.