Претерпевшие до конца. Том 1

Правда, ещё одно существо всё же относится к нему с теплотой, пожалуй, даже привязано к нему. Дочь ненавистного соперника… Девочка, которая в это мгновение – единственная, кто в полной мере разделяет его отчаяние и страх за женщину, которую считает своей матерью.

Замётов снова на цыпочках подошёл к двери и заглянул в соседнюю комнату. На этот раз чуткая Аня заслышала шорох, оглянулась и бросилась к нему, воззрилась заплаканными глазами:

– Дядя Саня, ведь мама не умрёт, правда?

– Конечно, она скоро поправится, – откликнулся Александр Порфирьевич.

Девочка прильнула щекой к его руке, и Замётов закусил губу, чувствуя, как защемило сердце. Подошла и мать Петруши, ещё молодая, приятная женщина.

– Александр Порфирьевич, не нужно ли вам что-нибудь? Не хотите ли чаю? Вы можете рассчитывать на меня, если что-то потребуется по хозяйству в отсутствие вашей жены. И за Аней я присмотрю.

Она говорила с неподдельным участием, и Замётову вновь сделалось тошно. Знала бы эта милая женщина всю историю их отношений с женой… Содрогнулась бы и руки не подала, побрезговала бы, как отец Сергий. С этакой-то проказой словно от людей отрезан стал. Болью своей не поделишься – сочтут извергом и отшатнутся с гадливостью от вскрывшейся грязи, чтоб не запачкаться. Выходит, живи, затаив в себе всё, что нестерпимо болит… Как в одиночном заключении, хоть и среди людей.

На другой день Александр Порфирьевич и сам не заметил, как ноги привели его к маросейскому храму. Не сразу решился он переступить порог, а сперва долго бродил вдоль улицы, пытаясь разобраться, зачем, собственно, пришёл, урезонить себя. Из больницы сообщили, что предстоящая ночь станет решающей. Если больная переживёт её, то есть надежда на лучшее. О худшем думать не было сил…

Когда служба кончилась, к батюшке стали по очереди подходить люди. С кем-то он говорил подолгу, с другими – наскоро. Время утекало, и Замётов, озлобясь, собрался уходить. В этот момент отец Сергий неожиданно сделал знак своей прихожанке подождать и, быстро пройдя через храм, подошёл к Александру Порфирьевичу:

– Вы очень спешите? Обождите, пожалуйста. Я скоро освобожусь.

Замётов был сильно удивлён таким вниманием, полагая дотоле, что батюшка вовсе не видел его.

– Если хотите, можете пройти ко мне на квартиру и обождать там.

– Нет-нет, благодарю. Я лучше здесь… – пробормотал Александр Порфирьевич.

– Тогда посидите там, – кивнул отец Сергий на лавочку у стены храма. – Я освобожусь и подойду.

Замётов нерешительно последовал приглашению и стал ждать.

Батюшка освободился через четверть часа. Он заметно устал. Несмотря на прохладу, царившую в церкви, на лбу его выступила испарина. Глаза при этом казались ещё выразительнее.

– Итак? Что вас привело ко мне? – отец Сергий сел рядом. В опустевшем храме его голос звучал гулко, отражаясь эхом от стен.

– А вы, Сергей Алексеевич, не догадываетесь?

Такое обращение, по-видимому, нисколько не удивляло батюшку. За десять лет советской власти священники успели привыкнуть к именованию их по-мирскому.

– Ваша жена ведь жива? – без тени сомнений уточнил отец Сергий.

– Пока да…

– В таком случае, догадываться я не могу. Я ведь не цыганка.

– Моя жена вам разве не рассказала обо мне?

– На исповеди обычно говорят о себе.

– Так что же она сказала?

– Это тайна исповеди.

– Ах да… – Замётов наморщил лоб. – Но можете ли вы сказать мне одно только: она говорила что-либо обо мне? Только «да» или «нет»?

– Ваша жена ничего не говорила о вас. Она говорила только о своих согрешениях.

– Не может быть… – озадаченно произнёс Александр Порфирьевич.

– Вы только за этим пришли?

– Н-нет…

Замётов поднял глаза на священника. Молодой ещё… Не монах, конечно, но и от мира в нём малость лишь. И перед ним-то срамоту свою разоблачать? Разве ж поймёт такой? Он и знать, поди, не знает, что такое страсти человеческие… И даже жаль его как будто. На его чистую душу грязь свою переливать, смущая её. К чёрту, что ли, послать?

Или же?.. Или же наоборот выплеснуть всё? Как-то тогда этот святоша поглядит да разговаривать станет? Пожалеет, небось, что позволил порог храма переступить? Так рассказать же! Пусть содрогнётся! От этой мысли сердце наполнило злорадство: пусть, пусть возмутится духом! Так оно и надо! Не привыкать Замётову к презрению – он ему посмеётся только!

– Стало быть, жена вам ничего не рассказала… Ну, так я расскажу! А вы послушайте, Сергей Алексеевич, если терпения вам достанет!

И Александр Порфирьевич стал рассказывать отцу Сергию всю свою жизнь. О детстве упомянул он кратко, остановившись лишь на изблевании причастия, но последующее живописал, не опуская ни единой подробности, не стараясь подбирать приличных выражений. Своё главное преступление Замётов описал в красках, до того детально вспомнил, точно пережил вновь ту ночь. Рассказывая о содеянном насилии, он неотрывно смотрел на отца Сергия, ожидая, что тот, наконец, прервёт его и изгонит прочь. Но батюшка молчал. Только живое страдание наполняло его глаза, всё лицо.