Преторианец

— Мы расследуем деятельность мистера Либермана. Вы можете оказать содействие… Не чайник ли там шумит?

— Да, чай… Со Стефаном ничего не случилось?

— Ну конечно, от чашечки чая не откажусь! Надо выгнать холод из костей. С вашего позволения?

Она, смешавшись, вскочила из-за стола, и он тоже поднялся.

— А, да, с Либерманом пока что совершенно ничего не случилось. Мы всего лишь ведем следствие, мадам. Закрытое расследование, вы меня понимаете?

Он прошел за ней и остановился у кухонной двери, глядя, как она снимает кипящий чайник.

— Вам, мадам, нужно всего лишь правдиво отвечать на вопросы, и все обернется к лучшему и для вас, и для Либермана.

Она возилась с чайным сервизом. Фарфор звенел у нее в руках.

— Со Стефаном беда? Вы должны мне сказать!

В голосе слышались слезы. Она словно снова оказалась в рейхе. В ее голосе звучал страх, страх человека, наученного пресмыкаться перед властями. Где-то когда-то ее сломали.

— Я сделаю все, чего вы хотите, но, пожалуйста, не причиняйте вреда Стефану, он не виноват, это не его вина…

— Я уже сказал, мы сделаем для Либермана все возможное. А теперь давайте выпьем по чашечке чая и познакомимся получше. Ну-ну, вам нечего бояться, мы ведь не из гестапо, знаете ли. Давайте-ка сядем и все обсудим. Вам надо выговориться.

Как только Пристли заговорил более мягким тоном, страх ее прорвался наружу: она видела единственную надежду в том, чтобы задобрить своих мучителей. Она суетливо накрывала к чаю на обеденном столе, извинялась, что холодно, разливала им чай… На миг ее взгляд с удивлением задержался на Годвине, который ободряюще улыбнулся ей. Годвину все происходящее представлялось сценой из Кафки. Он пытался поставить себя на ее место: полное непонимание происходящего, неизвестно, насколько велика опасность, два незнакомца вваливаются в дом и требуют чаю, никакой надежды, ее вытолкнули на сцену без предупреждения, она понятия не имеет, что за спектакль тут разыгрывается, и не надеется избежать боли, а только хоть немного уменьшить ее. Между тем Пристли сменил пугающую маску сухого чиновника на уютный облик старого добродушного служаки и с блюдечка прихлебывал горячий чай. Годвин не понимал уже, происходит это на самом деле, или все это игра? Неужели для Пристли это просто игра? Запугать насмерть робкую старушку, заставить ее говорить и, возможно, выяснить, действительно ли Либерман — нацистский шпион. Что это для Джека Пристли? Да, для весельчака Джека это забава.

Он-то не собирается никого убивать…

Годвин на время ушел в свои мысли и очнулся внезапно:

— Опишите, пожалуйста, характер ваших отношений с мистером Либерманом.

— Отношений… Да ведь вы знаете…

— Будьте умницей, притворитесь, будто мы ничего не знаем.

— Ну хорошо, я его сестра.

Пристли незаметно покосился на Годвина и снова уткнулся в блокнот.

— Разумеется, однако… вы с ним сотрудничаете? Помните, надо отвечать правдиво, не то ему плохо придется… и вам тоже, милая леди. Да-да, у нас в Британии таких дел не одобряют.

Она сделала последнюю попытку уцепится за нормальную жизнь: последнее трепыхание крылышек, прежде чем провалиться в бездну.

— Мой брат пишет пьесы — британцы их не одобряют? Что, писать пьесы — преступление в глазах полиции?

Пристли важно покачал головой, накрыл ладонью ее руку, похлопал, словно метроном, отсчитывающий последние мгновенья безопасности. Жест выглядел поразительно зловеще, и Годвин невольно поежился.

— Нет, дело не в пьесах…

Пристли притворился, что ищет в своем блокноте ее имя, и она поспешно подсказала: Рената.

— Нет, Рената, не припомню, чтобы у нас повесили хоть одного драматурга… а ваш брат, Рената Либерман, будьте уверены, скоро повстречается с палачом, если вы не захотите нам помочь. В нашей старой стране шпионов вешают. После того, как все из них выкачают, конечно. Шпионаж… очень опасное, неприятное занятие. Шпионаж в военное время, передача врагу сведений, которые привели к гибели людей… Нет, скажу я вам, виселица для них слишком мягкое наказание, но колесование и четвертование остались в прошлом — к сожалению… Ну, мисс Либерман, постарайтесь же помочь вашему брату. Расскажите обо всем, что он успел натворить…

Она сдерживалась, но слезы прорвались ручьем, ровно, почти в полной тишине побежали по лицу. Лицо сразу постарело, перед ними была морщинистая старуха, жертва жестокой шалости, уверенная, что весельчак Джек держит в своих руках жизнь ее брата и от нее — может быть — зависит его спасение. Это было как сцена из какой-нибудь пьесы Пристли, например из «Визита инспектора». Для нее все было на самом деле, для Пристли — игрой.

Бедняга Джек не знал. Не знал, что речь и вправду идет о человеческой жизни.

Она заговорила.

Час спустя, когда она выплакалась и в изнеможении умолкла, Пристли ласково потрепал ее по плечу и заверил, что, сказав правду, она, конечно, спасла брата. И если она ничего ему не расскажет, власти может быть ограничатся тем, что будут за ним присматривать, и — возможно — дело не дойдет до Олд Бейли. Обнадежив ее, Пристли шагнул к двери, приложив палец к губам.