Превращения Арсена Люпена

Спустился вечер. Тени вокруг удлинились. Рауль иногда просыпался и произносил несколько слов о сияющих звездах или о бледном свете луны. А затем снова засыпал.

К полуночи он проголодался. К счастью, в его чемодане нашлась кое-какая еда. Он предложил Марескалю разделить с ним трапезу и освободил того от кляпа.

– Ешь, дружище, – произнес он, кладя ему в рот кусочек сыра.

Но Марескаль, немедленно впавший в ярость, выплюнул сыр и закричал:

– Дурак! Кретин! Это у тебя пустая голова! Ты знаешь, что ты сделал?

– Черт возьми! Я спас Орели. Отчим везет ее в Париж, а там я ее отыщу…

– Ее отчим! Ее отчим! – воскликнул Марескаль. – Так ты ничего не знаешь?

– Не знаю – чего?

– Отчим влюблен в нее!

Вне себя, Рауль схватил его за горло:

– Это ты дурак! Ты кретин! Ты не мог сказать это раньше, вместо того чтобы выслушивать мои глупые речи? Влюблен в нее?! Ах, негодяй… Однако же в эту девицу влюблены все поголовно! Стадо скотов! Вы что, никогда не смотрелись в зеркало? Особенно ты, со своей мерзкой физиономией!

И, наклонившись к нему, он произнес:

– Слушай меня, Марескаль: я вырву бедняжку из лап ее отчима. Но оставь ее в покое. Прекрати мешать нам.

– Это невозможно, – глухо ответил комиссар.

– Почему?

– Она убийца.

– И каков же твой план?..

– Передать ее в руки правосудия, и я это сделаю, потому что ненавижу ее.

Он произнес это с такой дикой злобой, что Рауль понял – отныне ненависть Марескаля взяла верх над любовью.

– Что ж, Родольф, тем хуже для тебя. Я-то собирался предложить тебе продвижение по службе, что-нибудь вроде поста префекта полиции. Но ты предпочитаешь драку. Как угодно. Начни с того, что проведи ночь под открытым небом. Для здоровья лучше и не придумаешь. А я беру лошадь и мчусь в Лурд, на вокзал. Двадцать километров. Для этой коняги четыре часа резвой рыси. К вечеру я буду в Париже, где немедленно увезу Орели в безопасное место. Прощай, Родольф.

Он кое-как приладил чемодан, сел на лошадь и без стремян и седла, насвистывая охотничью песенку, сорвался в галоп и вскоре исчез из виду.

Вечером в Париже почтенная дама, которую он называл Викторией и которая когда-то была его кормилицей, ожидала Орели в автомобиле перед маленьким особняком на улице Курсель, где жил Брежак. Рауль сам сидел за рулем.

Девушка не появилась.

С раннего утра Рауль снова заступил на вахту. И вскоре заметил старьевщика; ткнув несколько раз своим крюком в пустоту между мусорными ящиками, тот быстро удалился. Рауль сразу, благодаря некоему особому чувству, позволявшему ему распознавать людей по походке лучше, чем по каким-либо иным приметам, понял, что лохмотья и грязная кепка скрывают Жодо – того самого убийцу, которого он видел прежде в саду Фарадони и на дороге в Ниццу.

«Проклятье, – выругался про себя Рауль, – неужели этот тоже тут замешан?»

Ближе к восьми из особняка вышла горничная и заторопилась в соседнюю аптеку. Рауль, с банковским билетом в руке, догнал ее и узнал, что Орели, которую вчера привез Брежак, слегла в горячке и с сильной лихорадкой.

В полдень возле дома уже расхаживал Марескаль.

Глава 8 Маневры и подготовка к сражению

События неожиданно посодействовали Марескалю. Из-за болезни Орели осталась дома, и потому план, предложенный Раулем, рухнул: побег оказался невозможен, а девушку могли вот-вот разоблачить. Положение усугублялось тем, что Марескаль немедленно принял собственные меры: сиделка, которую пришлось вызвать к Орели, была его креатурой и, как Рауль имел случай убедиться, каждый день сообщала комиссару о состоянии больной. В случае внезапного улучшения тот готов был действовать.

«Однако же, – думал Рауль, – если он до сих пор ничего не предпринял, значит у него есть причины, препятствующие ему публично уличить Орели, и он предпочитает дожидаться ее выздоровления. Он готовится. Что ж, приготовимся и мы».

Рауль, хотя и являлся противником излишне логичных гипотез, зачастую опровергаемых фактами, сделал из сложившихся обстоятельств несколько, можно сказать, невольных выводов. Смутно предугадывая существование чего-то таинственного и одновременно простого, о чем никто в мире даже не подозревал, – предугадывая скорее в силу хода вещей, чем благодаря работе ума, – он понимал, что настал момент перейти в решительное наступление.

«Самое трудное в любом походе, – часто говаривал он, – это сделать первый шаг».

Однако, ясно представляя эти первые шаги, он до сих пор не понимал самой их сути. Персонажи драмы по-прежнему напоминали ему говорящие автоматы, действующие среди бурь и штормов. Если он хотел победить, ему недостаточно было изо дня в день оберегать Орели – он должен был проникнуть в прошлое и узнать, какие глубокие причины подтолкнули этих людей к действию и повлияли на них в ту трагическую ночь.