Превращения Арсена Люпена

– Так с правой или с левой? Я вижу, вы не очень-то уверены. Ну так вот, святой отец, именно это и случилось прошлой ночью. Когда вы второпях встали с постели, еще не совсем проснувшись, то не заметили, что стоите спиной к окну, а лицом к камину; что грабитель стоял не против вас, а в стороне, и когда вы включили свой фонарь, то его луч упал не на него, а на его отражение в зеркале. То же самое произошло и сейчас, когда я вертел вас туда-сюда. Теперь вы понимаете? Если нет, то я должен вам напомнить, что зеркало отражает правую сторону объекта слева, а левую – справа. Откуда следует, что вы увидели слева золотые зубы, расположенные на самом деле справа.

– Ну конечно! – торжествующе вскричал инспектор Бешу. – Однако даже если я был прав, то прав был и месье кюре, утверждая, что видел золотые зубы. Стало быть, необходимо представить нам вместо господина Вермиссона кого-то другого с такими же зубами.

– Вовсе нет.

– Ну как же, ведь у похитителя были золотые зубы?

– А разве у меня они есть? – спросил Барнетт.

И он вытащил изо рта клочок золотистой фольги, еще хранивший форму его зубов.

– Смотрите! Вот вам и доказательство. Весьма убедительное, не правда ли? Добавьте сюда отпечатки обуви, серую шляпу, коричневое пальто – и вот перед вами господин Вермиссон собственной персоной. Нет ничего легче! Достаточно раздобыть кусочек золотой фольги, как вот эта, – кстати, ее продают в той же гостинице в Ванее. Именно там барон де Гравьер и купил лист такой фольги… три месяца назад.

За этой фразой, брошенной как бы невзначай, последовало изумленное молчание. Инспектор Бешу, которого Барнетт подвел шаг за шагом к истине, был не так уж и удивлен. Зато аббат Дессоль, задохнувшийся от изумления, боязливо косился на своего знатного прихожанина, барона де Гравьера. А тот, побагровев, упорно молчал.

Барнетт вернул Вермиссону пальто и шляпу, и коммивояжер удалился, жалобно причитая:

– Вы мне обещаете, что мадам Вермиссон ничего не узнает? Если она что-то проведает, это будет ужасно… Умоляю, не выдавайте меня!..

Барнетт проводил его до двери и вернулся, довольно улыбаясь и потирая руки:

– Прекрасно разыграно, а главное, быстро – я даже горжусь собой. Теперь ты видишь, Бешу, как это делается? Опять мой старый проверенный метод, к которому я прибегал и прежде, когда мы работали вместе. Нельзя начинать расследование с допроса подозреваемого. Нельзя требовать от него каких-либо объяснений. Нельзя даже заниматься им. А вот когда он утратит бдительность и расслабится, нужно восстановить в его присутствии всю картину преступления. И тут он видит роль, которую сыграл. И следит, все сильнее и сильнее напуганный, за разоблачением всего, что он надеялся похоронить раз и навсегда. Теперь он чувствует себя загнанным, связанным, бессильным, запутавшимся… понимает, что против него собраны все необходимые улики, и его нервы не выдерживают этого испытания, так что он уже не думает оправдываться или протестовать. Не правда ли, господин барон? Вы со мной согласны? Мне уже не нужно вдаваться в подробности? Вам достаточно моих доказательств?

Похоже, барон де Гравьер испытывал именно то, что описал Барнетт; он даже не пытался опровергать его доводы, скрывать отчаяние. И держался именно так, как вел бы себя грабитель, схваченный на месте преступления.

Джим Барнетт подошел к нему и заверил с презрительной усмешкой:

– Однако же вам нечего бояться, месье. Аббат Дессоль больше всего опасается громкого скандала и просит вас только об одном – вернуть ему похищенные ценности. В этом случае мы замнем дело.

Де Гравьер поднял голову, вгляделся в своего безжалостного, торжествующего противника и, понурившись, прошептал:

– И оно будет прекращено?.. Никто о нем не узнает?.. Святой отец, вы можете мне в этом поручиться?..

– Никто не узнает, обещаю вам, – ответил Дессоль. – Я все забуду, как только сокровище вернется на свое место. Но… возможно ли, господин барон?! Как вы решились на это злодейство?! Вы, кому я так безгранично доверял! Один из самых преданных моих прихожан!..

Де Гравьер пробормотал – пристыженно, точно ребенок, который сознаётся в своем проступке и чувствует облегчение:

– Это было сильнее меня, святой отец. Я неотступно думал о сокровище, которое было так близко – протяни руку и возьми… Я долго боролся с искушением… не хотел… а потом что-то во мне произошло…

– Возможно ли это?! – горестно твердил аббат. – Возможно ли…

– Да… я разорился на биржевых спекуляциях. Как жить дальше? И вот, месье кюре, два месяца назад я отправил в свой гараж часть старинной мебели, ценные стенные часы, гобелены. Я хотел их продать… И тогда был бы спасен. Но у меня просто сердце разрывалось… а четвертого марта было уже близко. И тогда меня одолело искушение… я поддался ему, задумал и разработал этот план. И привел его в исполнение… Простите меня!

– Я вас прощаю, – сказал аббат Дессоль, – и буду молить Бога не карать вас слишком жестоко.

Барон встал и решительно сказал:

– Пойдемте. Следуйте за мной.

И они зашагали по широкой дороге, неспешно, как на прогулке.