Прежде чем их повесят

«Цепь вокруг шеи, туго и аккуратно, как любезность его преосвященства? Или просто треп о погоде?»

Глокта почувствовал, что улыбается.

«Жду не дождусь».

Он махнул рукой Инею, так что альбинос снова скрылся в тени, и похромал за Витари, прокладывающей путь между стонущими ранеными, в дверь на задний двор, на свежий воздух. На смену острому запаху пота пришел острый запах гари и чего-то еще…

Длинные ромбовидные штабеля высотой по плечо были сложены вдоль стены храма и накрыты серым полотном в пятнах коричневой крови. Все они. Трупы, терпеливо ожидающие погребения. Сегодняшний урожай. Прекрасная похоронная декорация для приятной беседы. Я и сам не выбрал бы лучше.

— Ну, как тебе осада? На мой вкус — шумновато, но твоему другу Коске, похоже, нравится…

— Где Эйдер?

— Что? — поперхнулся Глокта. Он тянул время, решая, что ответить.

«Я и не думал, что она так скоро узнает».

— Эйдер. Помните? Одетая, как дорогая шлюха. Украшение городского совета. Которая пыталась предать нас гуркам? Ее камера пуста. Почему?

— А, эта. Она в море. — Это правда. — Замотана в отличную цепь в пятьдесят шагов. — Это неправда. — Украшение дна залива, раз уж ты спросила.

Рыжие брови Витари подозрительно сдвинулись.

— Почему мне не сказали?

— Мне было чем заняться, кроме как информировать тебя. Мы тут войну проигрываем, не заметила?

Глокта повернулся прочь, но рука Витари уперлась в стену перед ним, загораживая дорогу.

— Информировать меня значит информировать Сульта. Если мы начнем докладывать ему по-разному…

— Ты где была последние недели? — Глокта засмеялся и указал на груду накрытых саваном тел у стены. — Забавно. Чем ближе момент, когда гурки прорвутся через стены и перебьют всё живое в Дагоске, тем меньше меня волнует его преосвященство! Говори ему что тебе угодно. Ты меня утомляешь.

Глокта собрался идти, но обнаружил, что рука Витари не сдвинулась с места.

— А если я сообщу ему, что вам угодно? — прошептала Витари.

Глокта нахмурился. Это уже не утомительно. Любимый практик Сульта, посланный следить, чтобы я не свернул с верного пути, предлагает сделку? Это трюк? Ловушка? Их лица разделяло уже не больше фута, И Глокта вглядывался в глаза Витари, пытаясь прочесть ее мысли.

«Что в ее глазах — тень отчаяния? Или все это — инстинкт самосохранения? Когда сам позабыл про инстинкты, трудно вспомнить, как они властны над другими».

Глокта почувствовал, что расплывается в улыбке.

«Вот теперь все ясно».

— Ты ждала, что вернешься обратно, как только предатель будет найден? Да? Думала, Сульт пошлет корабль для приятного путешествия домой? Но сейчас корабли никого не сажают, и ты боишься, что добрый дядюшка забыл про тебя! И тебя швырнули гуркам на съедение с остальным «пушечным мясом»!

Витари прищурилась.

— Открою вам секрет. Я не рвалась сюда, как и вы, но давным-давно усвоила: если Сульт велит что-то сделать, лучше думай, как это сделать. Я хочу одного — убраться отсюда живой. — Витари придвинулась ближе. — Мы можем помочь друг другу?

«А можем? Самому интересно».

— Хорошо. Пожалуй, я найду местечко еще для одного друга в моем плотном окружении. Я подумаю, что я смогу для тебя сделать.

— Посмотрите, что сможете сделать?

— Больше мне нечего предложить. Я не слишком умею помогать людям. Практики нет.

Он одарил ее беззубой улыбкой, тростью убрал ее руку с дороги и похромал мимо груды тел к двери храма.

— Что сообщить Сульту про Эйдер?

— Скажи правду, — бросил Глокта через плечо. — Скажи, что она мертва.

«Скажи, что все мы мертвы».

Вот она, боль

— Где я? — спросил Джезаль, только челюсть не слушалась его. Колеса повозки скрипели на ходу, все вокруг было ярким и расплывчатым; звук и свет впивались в гудящий череп.

Джезаль попытался сглотнуть — не получилось. Попытался приподнять голову — боль пронзила шею, и желудок скрутило.

— Помогите! — пискнул Джезаль, но не вышло ничего, кроме булькающего карканья. Что произошло? Мучительное небо сверху, мучительные доски снизу. Он лежал в повозке, и голова на колючем мешке тряслась и подпрыгивала.

Был бой, вспомнил Джезаль. Бой среди камней. Кто-то крикнул. Потом хруст, ослепительный свет и ничего, кроме боли. Даже думать было больно. Джезаль попытался поднять руку, чтобы ощупать лицо, — не вышло. Попытался толкнуться ногами, чтобы приподняться, — тоже не вышло. Он попробовал шевелить челюстью, со стоном и хрипом.

Язык был словно не его, а чужой, в три раза больше, будто кровавый кусок мяса запихнули между челюстями, так что было трудно дышать. Правую половину лица охватила мучительная боль. Стоило повозке качнуться, челюсти лязгали друг о друга, посылая раскаленные добела иглы в глаза, шею, в корни волос. Рот был закрыт повязкой, приходилось дышать левой стороной, но даже воздух, попадая в горло, приносил боль.

Джезаля охватила паника. Тело визжало каждым кусочком. Одна рука была плотно примотана к груди; но другой рукой удалось легко схватиться за край повозки — он хотел сделать что-нибудь, все равно что; глаза опухли, сердце колотилось, воздух с хрипом вырывался из носа.