Прежде чем иволга пропоет

Девчонка появлялась каждое утро, около шести. Время Татьяна подсмотрела на ее сотовом. Своего, понятное дело, не было.

Что ее тюремщица с ним сделала?

Продала?

А вещи? Тоже толкнула с рук?

Или это не она?

Последнее, что помнила Татьяна: тропа, опрокидывающиеся стволы сосен и небо, плеснувшее в глаза острой болью. Ощупав шрам на шее и след на виске, она восстановила цепочку событий. Кто-то бесшумно догнал ее, накинул сзади удавку… Очнулась она в полутемном сарае. В памяти ожили истории про маньяков, затаскивающих людей в свое логово и годами держащих их в плену. Но пришла девчонка – имени ее Татьяна не знала, – поила, приносила бульон и омерзительное на вкус пюре, кормила с ложечки, подставляла под нее утку и даже протирала Татьяну мокрой губкой, переворачивая ее поразительно ловко и аккуратно с учетом разницы в их весе. На вид – хлюпик, а руки и спина сильные. Может, работает медсестрой?

Эта девочка жила в Озерном со своим парнем – Татьяна не обращала на них внимания и ни разу с ними не заговорила.

Забегала она несколько раз в день. Беседовала с Татьяной мало. Явно боялась, что их найдут. Рано утром она, даже не взглянув на Татьяну, кидалась к мольберту и краскам, вытаскивала наружу. Зачем?

Однажды, что-то расслышав, вскинулась и, одним движением сдернув со стены брезентовое полотно, набросила его на Татьяну. Она-то, идиотка, была уверена, что брезент нужен, чтобы ей из щелей не дуло! А это, значит, маскировка.

Спустя пару минут у двери послышался голос лодочника. Татьяна заорала во весь голос, но из горла вырвался такой звук, какой выходит из проколотой шины. Чухрай ушел, не узнав, что она лежала в десяти шагах от него, задыхаясь под чертовым брезентом.

На второй день Татьяна заметила у нее нож. Перочинный, маленький – выпал у девчонки из кармана, и она, поймав Татьянин взгляд, тут же сунула его обратно. Нос наморщила, вздернула верхнюю губу – будто загнанная в угол крыса перед тем, как напасть. Нет, не крыса. Мышь. Точно, мышь.

Но ничего не случилось.

Уверенность Татьяны в том, что именно ее тюремщица накинула ей на шею удавку, подтачивало одно соображение. Татьяна на голову выше и на двадцать с лишним килограммов тяжелее – как же эта субтильная девчонка так легко придушила ее и повалила? Как перетащила сюда?

Кто-то ей помогал.

Может, он и душил.

Муж? Но если они заодно, почему он не появляется здесь? Или она раскаялась и теперь пытается искупить свою вину?

Сумасшедшая? Психопатка?

Татьяна читала о психопатах. Бессердечны, не способны сопереживать. Эмоциональные уроды.

А девчонка смотрела на нее с явным состраданием и изо всех сил пыталась облегчить ее положение. Даже из сарая выходила после того, как подкладывала под нее утку – самодельную, страшно неудобную. Взяв вонючую плошку, никогда не морщилась. А это не так-то просто! Татьяна знала по себе – несколько месяцев ухаживала за Пашиным отцом перед смертью. Мать и сама была больна, а у Паши оказалась слишком тонкая душевная организация. Не могу, говорил он, видеть, как папа мучается, это тебе все равно, а мне он родной.

Иногда Татьяна забывалась. Рука сама тянулась к девчонке – погладить по голове, как ребенка, спросить: что случилось? Как мы с тобой здесь застряли?

Но все добрые порывы разбивались о простое соображение: эта маленькая мышь держала Татьяну при себе. Запирала каждый вечер. Не вызвала к ней врача.

Она начала тренироваться со второго дня. «Тренироваться!» Громко сказано. Сначала просто шевелила руками и ногами. В первые часы и этого не получалось – Татьяна даже решила, что ее парализовало, и испугалась сильнее, чем когда осознала произошедшее. Но постепенно конечности начали слушаться, а фейерверки в голове стали привычными. Тогда Татьяна утащила насос – с ним она чувствовала себя спокойнее. Мало ли кто заявится… Насос старый, увесистый. Когда в двери проворачивался ключ, Татьяна одним движением спихивала свое оружие из-под подушки за лежанку.

Голос никак не возвращался. Татьяна подбадривала себя тем, что улучшения есть, есть! И боль стала терпимей, и хрипеть научилась громче! Но только хрипеть.

И слабость наваливалась то и дело, как трамвайный алкаш, потерявший равновесие. Вроде бы не опасно, но противно и сделать ничего не можешь: задыхаешься, нет сил и пальцем пошевелить. Татьяна проползала по пять шагов и падала ничком.

Тюремщица ни о чем не догадывалась. Уже сто раз можно было выбрать момент и огреть ее насосом.

Но Татьяна выжидала.

Каждую ночь снилось, как она спускается к озеру, бредет вдоль берега по колено в воде. Бредет себе, бредет, а озеро все не кончается и не кончается, и прямая синяя линия перед ней уходит в бесконечность.

Последние годы Татьяне казалось, что куда бы она ни направлялась, приходится идти в гору и против ветра. Она свыклась с этим чувством, как смиряется инвалид со своей хромотой.

Здесь, в Карелии вовсе не было ни препятствий, ни направлений.