Прежде чем мы проиграем (СИ)

Это так странно и противоречиво — осознавать, что буквально одну жизнь назад Том не стоял так с Гермионой, не обнимал, не успокаивал и не пытался чем-то помочь в преодолении трудностей. Так необычно представлять, как он мог бы её за что-то пытать или наказывать, какими-то происками вытягивать информацию, насильно держать подле себя и постоянно жить в сомнениях и ожидании предательства, пытаясь просчитать все возможные её ходы для отступления.

Если бы знать: в какой момент всё накренилось?

Воспоминания о тонком пучке нитей, увиденном им, когда он без чувств валялся на постели, взирая на высокий потолок комнаты, с недавних пор не давали ему покоя. Было ли это правдой или фантазией воспалённого мозга от шока и усталости? Было ли то самое вещество реальным, спустившимся к нему, или он всего лишь воображал, как ребёнок перед сном, визуализируя в своей голове красочные картинки? Да и как он понял, что именно означает эта субстанция?

Хотя Гермиона однажды сама впервые вытянула из него мерцающую нить, которая отдалённо напоминала тот самый тонкий пучок, представляемый когда-то им в голове.

Насколько сильно мир полон загадок и тайн, что иногда всё происходящее кажется нелепым неосознанным сном, в котором идёт череда событий, которые по своей сути абсолютно неизменны. Однако Долохов был прав: не важно, что происходит — важно лишь то, как ты это время проживёшь.

Это показалось даже каким-то искуплением за ошибки прошлых жизней, и сердце тронула незнакомая печаль: ведь он даже не вспомнит ничего из того, что было здесь, когда вернётся назад.

Он не вспомнит, как познакомился с Гермионой, улавливая мощь её первоначальной ненависти, зная, как в бешенстве могут сверкать её глаза, насколько она горяча и упряма, как сложно её надломить и убедить в чём-то.

Не вспомнит, как она жадно впитывала потоки его волшебства, каждый раз умоляя о большем, а после, насытившись, растворялась в этом, устремляясь в какую-то мягкую бездну, прикосновения к которой проникали к нему в сердце, и становилось очень тепло — ему казалось, что он перерождается в эти моменты как феникс, набираясь мощью. Как новый глоток жизни, кажущейся прекрасной и совершенной в своём понимании.

Не вспомнит, как они развлекали себя беседами, устроившись в Выручай-комнате — он в кресле, она на диване, — в которых было полно споров и несогласий, но ещё больше стремления понять собеседника и дать возможность высказаться. Он засыпал под слова Гермионы, звучавшие так тихо, словно она сама уже провалилась в сон и рассказывала о том, что видит: её голос визуализировался в разнообразные картинки, превращаясь в сказки, в которых было много оттенков цветов и волшебных звуков. На задворках сознания он боялся, что, проснувшись, не увидит её в комнате, но каждый раз она безмятежно спала, и он курил первую сигарету за день, сквозь сизый дым внимательно изучая разгладившееся после тяжёлого дня матового оттенка лицо, которое было спокойным и умиротворённым только в эти минуты. Он имел странную привычку уходить раньше, чем она проснётся: возможно, не желая, чтобы её новый день начинался с его образа, считая, будто где-то в подсознании он символизирует разочарование и тяжёлое бремя. Ему казалось, тем самым он давал ей несколько мгновений представить, что всё происходящее было всего лишь страшным сном, и он искренне дарил ей эти секунды, полагая, что они куда более весомые, чем часы, проведённые в реальной жизни с ним. И прежде чем уйти, бросал на Гермиону последний взгляд, словно награждая силами на новый серый день, который может стать роковым.