Президент

«Итак, наш первый выпуск информации. Новости Франции. Париж. Как того и ожидали вчера вечером, шумное оживление царило всю ночь на бульваре Сюше, где господин Филипп Шаламон, которому президент Республики поручил сформировать коалиционное правительство, принял некоторых политических деятелей, принадлежавших к разным партиям. Около четырех часов пополудни из квартиры депутата шестнадцатого округа вышел лидер партии радикалов Эрнест Грушар, который предварительно встретился с представителем социалистической группы. Он высказал удовлетворение по поводу происходивших переговоров. Ожидают, что сегодня утром господин Шаламон, как он вчера обещал, приедет в Елисейский дворец и даст окончательный ответ главе государства. На борту парохода «Мелина» общества «Морских транспортов»…»

Президент выключил радио, не заметив, что Миллеран вошла в кабинет. Его охватило тоскливое недоумение и ощущение пустоты, напоминавшее чувство, которое он испытывал ночью, когда глубокая тишина сменила яростный шум вчерашней бури.

Он ждал Шаламона, почти уверенный, что тот приедет. Может быть, в глубине души он этого хотел? Он и сам не знал. Он не желал признаваться в этом, особенно теперь.

Пока он воображал, что его бывший сотрудник мчится к нему сквозь дождь и ветер, и даже предполагал, что тот, потерпев аварию, застрял в дороге, Шаламон в квартире на бульваре Сюше с холодным спокойствием продолжал свою игру и принимал одного за другим представителей различных политических партий.

Это было столь неожиданно, столь невероятно, что Президент никак не мог стряхнуть с себя оцепенение и раз даже машинально притронулся указательным пальцем к уголку глаза, где скопилось немного влаги.

Заметив наконец, что перед ним стоит Миллеран, и сердясь на нее за непрошеное вторжение, он спросил, словно возвращаясь откуда-то издалека:

— В чем дело?

— Я хотела узнать, не позвонить ли сейчас в Эвре?

Он молчал, собираясь с мыслями, а Миллеран продолжала:

— В больнице обычно круглосуточное дежурство, может быть, не стоит ждать до девяти часов?

Он неподвижно сидел в кресле, и его остановившийся взгляд начинал беспокоить Миллеран; но, зная по опыту, что должна притворяться, будто ничего не замечает, она объявила на всякий случай, чтобы прервать затянувшееся молчание:

— У Мари появилась еще одна сестренка. Пятая девочка в семье.

— Оставьте меня одного на некоторое время, прошу вас.

— Можно, я пойду к себе в кабинет?

— Нет. Куда-нибудь в другое место. Куда хотите.

Оставалось одно объяснение, которое, с его точки зрения, было естественным. Он надеялся, что Шаламон не приехал только потому, что ему удалось завладеть своей исповедью. Чтобы проверить это предположение, он удалил Миллеран и, как только она отворила дверь в кухню, направился в последнюю комнату и с лихорадочной поспешностью схватил «Приключения короля Позоля» в тяжелом футляре.

В этот миг ему так хотелось…

Но вторая тетрадь открылась сама на сороковой странице, и лист бумаги со штампом президиума Совета министров, как бы в насмешку, оказался на месте, похожий на старое, никому не нужное любовное письмо или засушенный цветок, забытый меж страницами книги. Столь же мало значил теперь и этот лист бумаги, несмотря на свой трагический смысл и те заботы, которыми Президент его окружал, ибо выцветшие строки ничему не помешали.

«Я, нижеподписавшийся Филипп Шаламон…»

Нетерпеливым жестом, который он позволил себе всего два-три раза в жизни и которого сразу же устыдился, он с силой швырнул книгу на пол и тут же с унизительной торопливостью стал собирать разлетевшиеся по полу листы и гравюры.

Да, из-за своего бывшего секретаря он ползает по паркету и в страхе оглядывается на дверь, боясь, что кто-нибудь войдет и застанет его на четвереньках! И как смешно и жалко выглядел бы он, если бы нога сыграла с ним прежнюю шутку сейчас, когда он согнулся в такой нелепой позе!

Миллеран ждала на кухне, не зная, что происходит здесь, в кабинете, и чутко прислушивалась. Прошло, по крайней мере, минут десять, пока звонок не позвал ее обратно.

Президент по-прежнему сидел в кресле «Луи-Филипп». Его волнение улеглось, уступив место ледяному спокойствию, от которого ей стало не по себе, ибо оно было столь же неестественным, как и его глухой голос с непривычными интонациями.

— Можете позвонить в Эвре.

В данный момент здоровье Малата мало его беспокоило, но необходимо было, чтобы жизнь немедленно вошла в свою обычную колею и мелкие каждодневные события чередовались в привычной последовательности. Это было своего рода нравственной гигиеной и единственным способом сохранить душевное равновесие.

Если бы бумага исчезла из книги Пьера Луиса, он бы понял, он бы принял, может быть, даже одобрил поведение Шаламона, и лично его это не задело бы.

Но документ по-прежнему находился в его руках, а это коренным образом меняло дело. Вывод мог быть только один: его бывший секретарь цинично считает, что дорога для него теперь открыта и препятствий на его пути к власти более не существует.