Презрение Лорда

Места, чтобы проехать, было достаточно. Деревья с эбеново-черными и красновато-коричневыми стволами были хаотично разбросаны во всех направлениях, оставляя между собой пространство для травы, кустарника и животных; и всадники находили путь без труда. Но деревья были невысоки. Они поднимались на приземистых стволах на пятнадцать или двадцать футов над землей и там раскидывали узловатые, наклоняющиеся вниз ветви, отягощенные листвой, так что отряд был полностью погружен в темноту Моринмосса. Ветви переплетались так, что каждое дерево, казалось, стоит, тяжело опустив руки на плечи сородичей. А с ветвей свисали огромные занавеси и полосы мха — темного, густого, влажного мха, спадавшего с ветвей, подобно медленно струящийся крови, замороженной на лету. Мох качался перед всадниками, словно пытаясь повернуть их назад, сбить их с дороги. И ни одного звука копыта не раздавалось по земле, тоже покрытой густым, глубоким мхом. Всадники ехали так беззвучно, словно их переместили в мираж.

Инстинктивно уклоняясь от прикосновения темного мха, Кавинант всматривался во все сгущающуюся темноту леса. Насколько было видно во всех направлениях, его окружала гротескная ярость мха, ветвей и стволов. Но за пределами явных ощущений он мог видеть больше — видеть и обонять, и в тишине леса слышалось нависающее сердце лесов. Здесь деревья размышляли над своими мрачными воспоминаниями — широкий, пускающий ростки побег самосознания, когда дух леса величественно царил над сотнями лье богатой земли; и тяжелый груз боли, и ужаса, и неверия, распространявшихся, подобно молнии на глади океана, пока самые отдаленные листья в Стране не вздрогнули, когда началось уничтожение деревьев, когда корни, ветви и остальное вырубалось и калечилось топором и пламенем; и выкорчеванные пни, и суета и мука животных, тоже убитых или лишенных домов, здоровья и надежды; и чистая песнь Лесничего, чей напев открывал тайное, злобное удовольствие уничтожения, ответного насилия над крошечными людьми; и вкус их крови и корней, и медленная слабость, которой кончалась даже яростная радость; и деревьям не оставалось ничего, кроме их закоснелой памяти и их отчаяния, когда они видели, как их ярость превращается в дремоту.

Кавинант чувствовал, что деревья ничего не знали о Лордах или о дружбе; Лорды были слишком редки в Стране, чтобы о них помнить.

Нет, это была слабость, упадок чувств, печаль, беспомощный сон. То тут, то там можно было услышать деревья, которые все еще не спали и жаждали крови. Но их было слишком мало, слишком мало. Моринмосс мог только размышлять, лишенный сил своей собственной древней смертности.

Ладонь мха ударила его, оставив на лице мокрое пятно. Он поспешно вытер влагу рукой, словно это была кислота.

Потом солнце село за Моринмоссом, и даже этот сумрачный свет угас. Кавинант наклонился вперед на своем седле, насторожившись и опасаясь, что Биринайр собьется с пути или наткнется на занавес из мха и будет задушен. Но по мере того, как тьма просачивалась в воздух, с лесом начала происходить перемена. Постепенно на стволах стало появляться серебристое мерцание — появляться и усиливаться по мере того, как ночь наполняла лес, пока каждое дерево не засияло, словно потерявшаяся во мраке душа. Серебристый свет был достаточно ярок, чтобы освещать путь всадникам. Сквозь подвижные облака этого свечения полотнища мха свисали, словно тени бездны — черные дыры, ведущие в пустоту. Они придавали лесу запятнанный, прокаженный вид. Но отряд теснее сомкнул свои ряды и продолжал двигаться сквозь ночь, освещенный только отблеском деревьев и красным светом кольца Кавинанта.

Он чувствовал, что может слышать испуганное бормотание деревьев, раздающееся при виде его обручального кольца. Это пульсирующее красное сияние ужасало и его самого.

Пальцы мха скользили по его лицу влажными проверяющими прикосновениями. Он сцепил руки над сердцем, пытаясь сжаться, уменьшиться в размерах и проехать незамеченным, — ехал, словно затаив под одеждой топор и страшась, как бы деревья не обнаружили этого.

Этот длинный переход был подобен боли от нанесенной раны. Отдельные световые пятна, наконец, слились, и отряд вновь очутился среди сумерек дня. Кавинанта передернуло от озноба, и, поглядев внутрь себя, он увидел нечто, заставившее его оцепенеть. Он почувствовал, что емкость его ярости полна тьмы.

Но он был пойман в сети неразрешимых обстоятельств. Тьма была чашей, которую он не мог ни выпить, ни выплеснуть в сторону.

И он дрожал от голода.

Он едва мог удержаться от того, чтобы не нанести ответный удар мокрым клочьям мха.

Тем временем отряд все так же двигался сквозь сумрак Моринмосса. Все молчали, задыхаясь в окружении ветвей; и в этом клубящемся безмолвии Кавинант чувствовал себя таким потерянным, словно он сбился с дороги в старом Лесу, который покрывал когда-то всю Страну. Со смутной яростью он наклонялся, избегая прикосновений мха. Шло время, и внутри него все росло желание закричать.