Презренный кат (СИ)

— Да вон всё из-за дуры этой, — махнул в сторону двери пирожник. — Я её пригрел возле себя, а она хвостом крутить вздумала. Офицер к ней, видишь ли, повадился ходить. И она ж стерва принимала его до той самой поры, пока его кто-то не порешил у нас же во дворе. Кинжалом в грудь молодца угомонили. А мне на пьяную голову привиделось, что это я его. Бывает же такое?

— Так ты, поди, сам и порешил, — заржал в ответ на вопрос Яков. — Чего ты перед нами-то Ваньку ломаешь? Раз зарезал офицера, так и говори, что зарезал. Мы же свои. Кончай Матюха придуряться!

— Нет, братцы, — замахал указательным пальцем Матвей, — не резал я его. Я полночи тогда пил, просыпаюсь, а рядом солдат стоит. Ты, говорит, офицера порешил? «Я, — отвечаю». Не хочу так говорить, а язык сам по себе лопочет. Вот он и взял меня. Мне бы сразу отказаться, а я нет. На своем стою. Чего на меня нашло, сам не знаю? Орать на них стал, ну вот и доорался до каземата сырого.

— Так не бывает, — прошамкал беззубым ртом старик с седыми космами. — Какой же дурак, не за своё душегубство признается? Нет таких.

— Блажь на меня нашла братцы, блажь, — замотал бородой Матвей. — Чую сам, что ерунду горожу, а язык так и треплет. За дочку, говорю, отомстил офицеру. Сам не хочу, а одно и тоже твержу. За дочку, мол, отомстил. Не хочу так говорить, а язык без воли моей треплет. И даже слезу я пустил, вроде? Вот ведь как бывает.

Последние слова пирожника потонули в густом хохоте. Отсмеявшись, хозяева решили, наконец, познакомиться с Еремеем. Раньше не интересовались, за стол молча посадили, а тут вдруг любопытство в них взыграло.

— А это кто с тобой? — на правах главного за столом поинтересовался Яков. — Что за птица такая сурьезная?

— А я братцы и не знаю, — хмыкнул Кузьмищев. — Он видно в крепости служит? Вывел меня сегодня ночью и к дому привел. Я-то сначала думал, что ката за мною послали, чтоб на плаху меня свести, а он меня к родимой избе вывел. Прямо к порогу родному. Вот дурачина.

— Чую Анюткины это дела, — протирая слезящийся глаз, высказал вслух свои мысли седовласый старик. — Она чего-нибудь скуролесила. Она, больше некому такое сотворить. Вот ведь бестия, какая. Чего пожелает с мужиком сотворить, то и сотворит. Верно солдатик?

Еремей сразу и не понял, что это к нему старик обратился, а потом как увидел, что все на него смотрят с превеликим вниманием, решился кивнуть головой. Ваша, мол, правда, люди дорогие. Вша.

— Ну и стерва же эта девка, — радостно грохнул кулаком по столу Яков. — Ой, стерва, так стерва! Ох, боевая! Нигде больше такой, как наша Анютка не найти!

Больше к Чернышеву за столом в то утро никто не обращался. Он сидел, слушал болтовню мужиков, и всё не мог взять в толк то, что же с ним всё-таки случилось. Всё, что было этой ночью, представлялось страшным сном и казалось, стоит только проснуться, и всё будет, как всегда. Изба родная, Марфуша, детишки, кум со своим хвастовством и всё остальное, как прежде. Только вот никак не просыпалось Еремею, а даже наоборот, чуть не упала его отяжелевшая голова на стол. Кто-то услужливо подхватил Чернышева под плечо, снял с него промокший кафтан и положил на постель из душистого сена.

— До чего же сенцо пахнет хорошо, ну прямо, как у нас в деревне, — успел только подумать кат и куда-то провалился. — Хорошо-то как пахнет. Ничего лучше такого духа не бывает. Хорошо.

Проснулся Еремей от чьей-то возни рядом.

— Ну, ты чего Анка? — шептал почти над ухом Чернышева чей-то густой бас. — Чего кочевряжишься, будто в первый раз? Али уж позабыла про меня в городе своем? Сама же меня на сеновал этот позвала и вдруг на попятную? Ну, чего ты?

— Пусти Яков, пусти, а то закричу, — отвечал басу другой шепот. — Пусти окаянный, не время сейчас. Закричу ведь. Отойди, охальник! Пусти! Видит бог — закричу сейчас.

— Не закричишь, — с усмешкой отвечал ей Яков. — Чего тебе кричать? Не в первой ведь. А коли не в первой то чего и кричать? Давай я тебя приласкаю в сенце душистом. Давай.

Кат осторожно приподнял голову и увидел прямо перед собой, как чернобородый Яков повалил Анюту на сено и лезет своей огромной ручищей к ней под сарафан. Настырно так лезет. А Анюта трепещет под ним, бьется, будто птица в силке, да только вот вырваться у неё, никак не получается.

Словно мощная пружина сбросила Еремея с мягкого ложа. Вскочил он, прыгнул к распоясавшемуся мужику, оттащил его за ворот от девушки и изо всей своей силы хрястнул по наглой красной морде. Прямо промеж глаз негодяю попал. Яков не удержался от удара на ногах, сбил спиной толстую подпорку, потом с грохотом ударился о стену и медленно осел на земляной пол сарая. Мужик широко раскрыл глаза, силился что-то сказать, но вместо слов потекла изо рта его тоненькая струйка крови. Чернышев тут же, будто рысь рассерженная, подскочил к поверженному противнику снова, и с размаха ударил его еще раз. Кат хотел вдарить по мерзкой роже еще раз, но Анюта остановила его.