Кругом не осталось людей, знавших её до 1940 года, или даже до 1950-го. Последние 10 лет (с середины 1960-х до середины 1970-х гг. —А.Б.) я ждала — не будет ли что-нибудь сказано о ней. Но люди, ее современники, знавшие ее до второй войны, постепенно исчезали один за другим. Оставались те, которые знали о ней только то, что она сама о себе им говорила… Свидетелей (Муриной жизни в 1930 -1940-е годы — А.Б.), видимо, не осталось. Кое-где в Англии ее имя несколько раз упоминалось в мемуарах, дневниках и переписке, а также в ее некрологе в лондонской «Таймс». (Но) все, что писалось, писалось с ее слов.
Признаюсь: при оценке этого заявления мне потребовалось немалое усилие над собой, чтобы ограничиться одним нейтральным определением «обезоруживающе наивно». И вот почему.
На дворе — самая середина 1970-х гг., то есть по словам Берберовой как раз конец десятилетия её ожиданий и исчезновения «современников, знавших (Муру) до второй войны». В Лондоне отпевают перевезённую из Италии усопшую баронессу Будберг (далее цитирую текст Ларисы Васильевой):
У самого гроба на стуле, специально для нее поставленном, сидела девяностолетняя[99]
Саломея Николаевна Андроникова, близкая подруга покойной. Ее «дарьяльские глаза», так их когда-то называла Анна Ахматова, были сухи, а кисть руки, и в ветхости красивая, спокойно лежала на крышке гроба.Саломея Андроникова, близкая подруга покойной… Ещё восемь (восемь!) бесценных лет после того печального дня с ней можно было списаться, или даже встретиться (она умерла в 1982 г.), и послушать её рассказ… Было бы желание.
Не знаю, с чего княгиня Саломе — неземная красавица, Муза Серебряного века, любимица Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама, благодетельница Марины Цветаевой — начала бы свой рассказ о Муре. Поэтому напишу за неё по-своему.
_______________________