Презумпция лжи

Написал бы Соломон тогда сам, сразу, добросовестно такой текст — и уже восемьдесят лег был бы у нас перед глазами правильный трафарет. И мы бы по нему ещё на студенческой скамье изучали бы всегда тщательно спрятанный от посторонних глаз настоящий, меркантильный механизм всяческих большевистских «проектов» (вовсе не обязательно в банковском секторе). «Проектов», для исполнения которых Красину и людям его круга вроде графа де Сен-Совера позарез требовалось участие не нытиков и слюнтяев, к коим, похоже, относился Соломон, а таких же железных людей, какими были они сами, и какими в силу обстоятельств становились такие, как Мура.

А так мы до сих пор ничего наверняка не знаем.

«А, И, Б сидели на трубе…»

В ПРОЦЕССЕ моих поисков и чтения о людях и событиях в Муриной жизни наступил момент, когда у меня в голове твёрдо сложился приговор Нине Берберовой (не отрекаюсь от него и сегодня): всё, что она написала, это не честная биография, а сплошное «А и Б».

На моём «внутреннем» жаргоне это выражение означает следующее.

Про буквы «А», «И», «Б», которые сидели на трубе, задавать задачку в виде загадки корректно можно только устно. Ведь если попытаться воссоздать её интонации в письменном виде и написать: «А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало — кто остался на трубе?» — получится именно нечестно и некорректно. Если все три названные буквы могут равноправно, одинаково совершать действия (сидеть на трубе, падать или не падать с неё), то надо согласиться, что они потому однородны. А тогда писать их все три в ряд по правилам русского языка позволительно только тоже однородно и через запятую, как это и сделано в названии данной главки. Но тогда всё становится наглядно и очевидно, и никакой загадки не получается (из-за чего я и говорю, что жить она может только в устном виде).

Так что любой писатель, создающий свой текст по принципу «А и Б» когда по правилам и по чести надо писагь «А, И, Б», либо несведущ в вопросах, о которых взялся рассуждать, либо нечестно загадывает загадку. Чем Нина Берберова с моей точки зрения и грешит, и вьплядит это у неё в «Железной женщине» следующим образом.

РИСУЕТ она, скажем, эдакий групповой портрет и рассказывает, как во второй половине 1930-х гг. Мура подрабатывала ассистентом и консультантом на постановках фильмов с русской спецификой у самого в ту пору знаменитого английского кинорежиссёра и продюсера Александра Корды.[121] Попала Мура к нему, естественно, благодаря рекомендациям её верных кавалеров Герберта Уэллса и Брюса Локкарта (Корда в середине 1930-х гг. снял несколько фильмов по романам Уэллса). Мимоходом Берберова оговорилась, что, начиная с 1936 г., Мура даже «была на жалованье в компании Корды» (название компании Берберова не указала).

А в 1939 г., сообщила она, уже сам Брюс Локкарт по просьбе «главы британской разведки» (sic) Рекса Липера перешёл на работу в Форин Оффис и «в качестве начальника отдела координации пропаганды… постарался приложить все усилия, чтобы заинтересовать Александра Корду производством пропагандистских антинацистских фильмов, в которых так нуждалась Англия». Всё это было для Брюса Локкарта вполне естественно, потому что, как пишет Берберова, «кино и людей вокруг кино он давно любил» и теперь с Кордой занимался «в полном согласии все то время, которое мог урвать от своей регулярной работы».

Роль, которую в это уже не мирное время в деле кинопропаганды играла Мура, Берберова объяснила так:

После 1941 года, когда Советский Союз был вовлечен в войну, им особенно был необходим знаток и советник по вопросам как старой, так и новой России. Она была, по мнению Локкарта (и Уэллса), идеальным для них экспертом.

Если судить по заключительным штрихам, которыми Берберова оттенила этот очередной групповой портрет из Муриной жизни, именно такой помощницей Александра Корды Мура и была: