Презумпция лжи

Возникает вопрос. Если бы рассказ записал по следам реальных событий сам «Ландовский», то при том, как у него всё тщательно и подробно расписано по часам, не могло бы быть и речи, что его подвела память. Значит, этот эпизод в его рассказе был бы — чистая выдумка. Но зачем могло бы ему быть нужно именно по этому поводу так отчаянно фантазировать? Ведь эпизод-то проходной, чисто технический и к смыслу повествования, к характеристикам героев и событий ничего нового не добавляет. (С точки зрения строгого редактора или стилиста он вообще лишний, его бы вымарать за ненадобностью.)

Ответ, на первый взгляд, простой: текст написал, естественно, никакой не «Ландовский»; а реальные авторы в данном случае просто щедрой рукой добавляли оживляж, как и положено, для пущей убедительности и правдивости выдуманного ими рассказа; но то ли по небрежности, то ли почему ещё — проскочил у них довольно грубый ляп.

Однако меня такое объяснение не устраивает. Тот, кто на самом деле сочинял беседу, физически, на собственном сиюминутном опыте знал и понимал, сколько примерно нужно времени и чтобы просто отпечатать её, и чтобы вдумчиво её перевести. Он ведь в момент её написания именно этим и занимался сам: печатал двумя пальцами, создавал в уме (текст диалога). И поэтому именно такой ляп настоящий автор или авторы случайно или по ошибке не могли ни пропустить, ни уж тем более написать сами.

Значит, эту несуразность авторы включили в текст намеренно, и получилось у них весьма изощрённо: так досконально эта глупость, естественно, ни у кого из читателей в голове по полочкам не разложится, но подсознательное ощущение нереальности, некой невнятной сказочности происходящего появится обязательно. А это опять — высоко профессиональная авторская работа с текстом.

ТЕПЕРЬ примеры аргументов по существу.

Беседа Раковского с Габриелем гораздо больше походит на монолог, поскольку Габриель в основном просто слушал и только иногда вставлял уточняющие вопросы и замечания. Собственно, другого от него и не требовалось, чтобы правильно и без ошибок доложить, какую такую «великую тайну» собрался Раковский раскрыть товарищу Сталину.

Иронизирую потому, что в реальной жизни ничто из рассказанного «Раковским» поразить своей новизной настоящего, живого Иосифа Сталина не могло.

Сам Сталин довольно долго проработал сначала в подполье под началом, а после революции уже на равных с таким настоящим зубром международного делового и финансового мира, как Леонид Красин. Министром иностранных дел у Сталина на момент допроса Раковского ранней зимой 1938 г. был Максим Литвинов, специалист в этой области почти того же уровня, с теми же стажем и опытом, что и Красин. Был жив-здоров ставший уже академиком Федор Аронович Ротштейн. И все они, и многие другие пребывавшие тогда ещё во власти товарищи этот мир «финансового» Интернационала знали, как облупленный, поскольку всю свою революционную жизнь проработали с ним и с «Ними» в постоянном тесном контакте. В реальном мире советских властей предержащих образца 1938 года некоторым из его обитателей настоящий Раковский вообще мог приходиться только младшим и потому даже не во все их секреты посвящённым товарищем.

Например. За пятнадцать лет до того, как волею авторов «Красной симфонии» Раковский решился поведать свою страшную тайну о Вальтере Ратенау, Красин и Литвинов вместе с этим Ратенау уже вон какой международный финансовый бенц в Рапалло учинили. Им ли было не знать, кто такой на самом деле Вальтер Ратенау?

А о том, кто такая жена Троцкого (и уж во всяком случае его дядя-банкир) и какова её (или его) роль в стремительном карьерном росте Льва Давидовича — мог ли Сталин при его-то богатейшем батумском и бакинском опыте не знать?

А Красин с Литвиновым, главные смотрители за партийной кассой, перед революцией с международными банкирами работавшие в Стокгольме и в Лондоне соответственно, могли они не знать, кто и какие деньги большевикам через Стокгольм переправлял, кто «финансировал Окгябрьскую Революцию»?

Помилуйте, сеньор… — как говаривал Санчо Панса.

Так что если «Красную симфонию» принять за чистую монету, то получится, что Раковский, ничтоже сумняшеся, взялся этим людям растолковывать, кто они такие (они и в смысле «Они» тоже). В надежде на то, что они («Они») его за эту полезную науку помилуют…