Презумпция лжи

Распорядившись относительно того, кто должен был следовать за ним и кто остаться, Боэмунд (Тарентский. — Л.Б.) отправился из замка, называемого Кимпсалой…они в несколько дней прибыли в Константинополь. Там Боэмунд, представившись (императору) Алексею, подчинил себя игу, называемому обыкновенно homagium (вассальная подчинённость. — А.Б.). Без сомнения, это было ему неприятно, но он в то же время получил в дар обширную землю в Романии, в длину — насколько может лошадь пробежать в 15 дней и 8 дней — в ширину (это по минимуму примерно 450 км на 240 км; больше, чем тогдашнее Тверское княжество, или чем Владимирское и Суздальское вместе взятые. —А.Б.). Вслед за тем крылатая молва принесла известие о том Танкреду (был кем-то вроде заместителя Боэмунда и оставался в походном лагере при основном отряде. —А.Б.) и шепнула ему: «Тебе, как идущему сзади, предстоит такая же сделка, но она будет ещё унизительнее, как уже менее выгодная.»

XI. Танкред, получив это известие, опечалился за Боэмунда и испугался за себя, ибо, видя дом соседа объятым пламенем, он был уверен, что и ему угрожает пожар. Тогда он начал ломать себе голову, искать и рассуждать с собой, какой дорогой можно было бы выйти из такого положения… и как наказать императора. При этом он взвешивает, с одной стороны, свои силы, с другой — его хитрость; свою отвагу — и мощь противника; сравнивает своих рыцарей с богатствами императора, и видит в первом случае малочисленность, во втором — безмерность. Что делать? Сражаться? Но неприятель могуч. Явиться с мольбой? Но неприятель неумолим… Видя, как предводители франков пойманы подарками, Боэмунд обойдён хитростью, а он сам мучим собственным недоумением, Танкред углубился в себя и говорил в своём сердце:

«О, преступление! Где теперь найти верность? Куда девалась мудрость? О человеческое сердце! У одного оно вероломно, у другого безумно; один не имеет стыда, чтобы не делать зла, другой — предусмотрительности, чтобы познать это зло. Боэмунд отправился за богатствами… Он шёл царствовать, а нашёл иго; он шёл возвысить себя, а послужил к возвышению другого и унизился сам… Что сказать о предводителях Галлии (франков. —А.Б.), которые при всей своей многочисленности могли бы не только избавить себя от вассальной присяги, но даже сделаться властелинами всякого, кто обнаружил бы неповиновение? Я сострадаю и вместе стыжусь за людей, которые, однако, сами не имели ни стыда, ни сострадания к себе. Я уже теперь вижу, чем это кончится, когда они, истратив свои богатства, останутся при одном наказании, лишениях и раскаянии. Действительно, им придётся раскаяться, когда они увидят себя вынужденными     к неправде, подавленными необходимостью и без всякого утешения. Тогда, говорю я, они раскаются; но… Разве можно не исполнить того, в чём раз клялся? Могут ли они опираться на право (латинское — А.Б.), когда добровольно отдали себя в руки другого? Продав себя, будут ли они оставаться свободными? Кто более раб: тот ли, кто сам себя продал, или тот, кого продали вследствие насилия разбойников? Справедливо будут наказаны те, которые, с беспечностью смотря на будущее, ограничиваются мыслью о настоящем».