Презумпция невиновности

– Еще бы, – живо откликнулась я. – Вы разъясняли мне вчера суть газетной статьи, помните?

– Как же, как же, – обрадовался насквозь промокший Мешков и, поддернув короткие брючки, проворно забрался в машину.

По салону тут же распространился запах сеттера, недавно вымытого цветочным шампунем.

– Прошу прощения, запамятовал, как вас величать? – отфыркиваясь, проговорил мой пассажир.

– Агата Рудь, я адвокат Руслана Муратова, – представилась я. – А как ваше имя и отчество?

– Можно просто Викто́р, – сделав ударение на последнем слоге, улыбнулся музейный работник.

– Ну что же, Викто́р, говорите адрес, я вас до дома подброшу.

– Неужели адвокаты так плохо зарабатывают, что им приходится заниматься частным извозом? – пошутил Мешков.

– Денег я не беру принципиально, – обнадежила я пассажира, трогаясь с места. – Просто приятно поболтать в дороге с образованным человеком.

– Очень благородно с вашей стороны, тогда поехали в Кузьминки.

Развернувшись на перекрестке, я влилась в поток машин и медленно двинулась в сторону МКАДа. Откинувшись на спинку кресла, пассажир потер руки и с вызовом глянул на меня.

– Вот вы адвокат, – задиристо начал Мешков. – Вы можете сделать так, чтобы общественность узнала о творящихся безобразиях? Где это видано, чтобы единственный в своем роде цирковой музей выгоняли из отведенного ему здания?

– И что вы предлагаете? – осторожно осведомилась я.

– Было бы неплохо организовать стихийный митинг перед Министерством культуры, – вдохновенно предложил Мешков. – Пусть высокие покровители Стамболиди услышат мнение простого народа!

– Хорошая идея, осталось только сколотить группу единомышленников.

– Я слышал, – многозначительно начал Мешков, – в Интернете объявляют время сбора, и тысячи людей приходят в условленное место и делают то, что им скажут. Отчего бы и нам не попробовать?

Я кинула на собеседника понимающий взгляд и уточнила:

– Вы имеете в виду флеш-моб?

– Ну да, наверное, я не силен в современной терминологии. Я просил помочь Яна, он разбирается во Всемирной паутине больше, чем я, но Крестовский наотрез отказался принимать участие в борьбе за иллюзариум. Между прочим, внук великого Казимира должен быть не меньше моего заинтересован в возвращении спорного здания музею. Уж поверьте, я бы с потомка Казимира Крестовского брать за флигель арендную плату не стал!

– Мне тоже Ян Крестовский показался странным товарищем, – откликнулась я. – Какой-то он худой, бледный и чересчур нервный.

– Это мать на него так влияет, – убежденно заявил Мешков. – Регина поздно родила, вот и видит до сих пор в сыне ребенка – руководит им, поучает, дыхнуть самостоятельно не дает. Ян-то, вероятно, и хотел бы мне помочь, но не может пойти против матери. А ее позиция относительно Стамболиди мне хорошо известна. Дескать, Эжен Саввич – благодетель, вытащил их из глубинки в Москву, приютил, обогрел, дал работу и даже издал Регинину книгу. Я свою научную монограмму пятнадцать лет не могу издать, а Крестовская написала левой пяткой воспоминания об отце – и ей зеленый свет!

Я с интересом посмотрела на Викто́ра и осведомилась:

– Вы читали эти воспоминания?

– Даже не думал, – надменно обронил Мешков. – Я, между прочим, диссертацию по автобиографии Казимира Крестовского защищал, что нового может мне сказать его дочь? Я и без нее знаю, что родился Крестовский в одна тысяча девятьсот девятом году во Львове и первые годы жил преимущественно с матерью – артисткой цирка француженкой Мадлен Гош, которая ухаживала за больным мужем – Полем Крестовским. Поль упал с огромной высоты и сломал себе шею, поэтому прежде, чем умереть, несколько лет пролежал прикованным к постели. Таким образом, проклятие гуттаперчевого мальчика начало сбываться именно с Поля и тяготеет над семьей Крестовских до сих пор.

Я хмыкнула, а музейный работник, строго взглянув на меня, наставительно продолжал: