Презумпция невиновности

Как она его назвала? «Большой, неприспособленный к жизни ребенок...» Да, в сущности Валька и остался до последних дней своей жизни наивным мечтателем о всеобщей честности и порядочности. Иногда мне казалось, что из него мог бы получиться незаурядный педагог, который учил бы детей добру, милосердию к чужой беде, к чужой боли. Но жизнь распорядилась по-иному — Вальке самому пришлось вести борьбу с несправедливостью, жестокостью и подлостью, ежедневно сталкиваться с тем миром нечистоплотности и насилия, который он презирал и ненавидел как величайшее социальное зло.

Во время нашей последней встречи Валька с горечью сказал:

— Где-то я вычитал такие строчки: «Правда — это то, чем мы обладаем, а истина — то, к чему надо стремиться». А к чему стремимся мы, если у нас с одной стороны коррупция и мафия, миллионы нахапанных ими народных денег и полунищенское существование миллионов трудящихся — с другой стороны? А ведь это тоже истина, и никуда от этого не уйти. Это наша сегодняшняя реальность, тщательно скрываемая еще вчера. Две стороны одной медали. И не дает покоя вопрос: тогда ради чего мы семьдесят с лишним лет строили наше «светлое будущее», «догоняли» и «перегоняли» развитые капиталистические страны и ради этого отказывали себе в самом необходимом? А человеку в сущности не столь уж много надо. Вот я, например, за почти четверть века работы наконец-то получил однокомнатную квартиру и безмерно счастлив: отпала необходимость платить частнику треть своей зарплаты за комнатушку, чувствовать себя в унизительной зависимости от него...

Тогда, слушая Вальку, я подумал: наконец-то в нашем мальчике прорезался мужчина! А может, Валька-то как раз и был настоящим мужчиной, рыцарем без страха и упрека? А мы, погрязшие в суете будничных дел, постепенно и незаметно для себя обмельчали, растеряли мужское начало...

И еще я тогда, помню, подумал, что Валька покривил душой — это была уже вторая выделенная ему квартира. Первую он отдал престарелой, больной матери рецидивиста, которого незадолго до этого за совершение очередного преступления отправил в тюрьму. И я испугался: как бы и с этой квартирой он не поступил так же! Но, видно, не успел, оставил квартиру жене...

А сейчас, когда сидел в автобусе, ко мне пришла до банальности простая и ненавязчивая мысль: Валька был намного чище, справедливей и совестливей каждого из нас, его друзей и сослуживцев, и его, казавшиеся нам странными и даже глупыми поступки, хотя бы с той же квартирой, объяснялись обычной человеческой добротой, которой у нас уже практически не осталось.

В автобус вскочил водитель с путевым листом в руках, провел глазами по салону, видно, подсчитывая пассажиров, белозубо улыбнулся:

— Будем трогаться, товарищи-граждане! — И скрылся в кабине, запустил двигатель.

Автобус задом выполз с привокзальной площади на улицу, развернулся и, набирая скорость, двинулся мимо домов с темными проемами окон.

Удобно устроившись на сиденье, я продолжал размышлять над неудачно сложившейся Валькиной судьбой, роковую роль в которой сыграл Иван Клименков. Они не ладили с детства, и эта неприязнь с годами усиливалась, углублялась, перешла в глухую, застоявшуюся вражду. Иван постоянно преследовал Вальку — видно, чувствовал его превосходство над собой и потому злился, мстительно досаждал ему даже в мелочах, особенно в школьные годы.

Помню, в классе пятом или шестом Иван подозвал учительницу:

— Нина Петровна, посмотрите на дневник Благовещенского!

Учительница взяла с парты обвернутый газетой дневник и тут же испуганно ахнула: на лбу портрета Сталина рукой Вальки было начертано: «Дневник Благовещенского Валентина». Учительница поспешно сорвала газету, скомкала ее, но тут опомнилась. Вернулась к своему столу, положила на него газету и начала разглаживать ее ладонями. И вдруг дурным голосом заорала:

— Благовещенский, вон из класса! — Когда Валька вышел, она, несколько успокоившись, назидательно сказала: — Дети, нельзя для такого дела использовать газеты с портретами товарища Сталина и других наших любимых вождей. А Иван Клименков проявил политическую бдительность и заслуживает всяческой похвалы. Так и надо поступать всем вам.

Польщенный Иван с довольной ухмылкой на лице обвел глазами класс, выразительно посмотрел на меня. Я не выдержал, сказал:

— Нина Петровна, так ведь нет же газет без портретов вождей. Значит, тогда не надо дневники обвертывать?

— Что-о?! — округлила глаза учительница и так хватила ладонью по столу, что тут же вскочила от боли со стула. Зажимая ушибленную руку, закружилась на месте, крикнула мне:

— Выйди из класса! И без отца в школу не приходи!..

Когда я закрывал за собою дверь, услышал голос Ивана:

— Нина Петровна, он заодно с Благовещенским...

В летние каникулы мы принимали посильное участие в колхозных работах: косили, сгребали сено, подвозили копны к скирдуемым стогам, отвозили солому, зерно и его отходы от молотилки, доставляли к сажалкам для замочки пеньку, заготавливали траву и кукурузу на силос, гоняли в ночное лошадей, выполняли и еще много других хозяйственных дел.