Презумпция виновности

— Уверены ли вы, — спрашивает другой репортер, — а если уверены, то на чем основана ваша уверенность, что все реформы, о которых мы сегодня все слышали, миллионы советских людей, они будут поддержаны народом? Ведь в противном случае вы окажетесь полководцем без армии.

— Несмотря на злобные выпады некоторых журналистов, — продолжает комментировать кадры этой пресс-конференции репортер, — ГКЧП сохранил присутствие духа и уверенность в завтрашнем дне.

В кадре появляется Александр Николаевич Яковлев. Он сидит в красном кресле какого-то кабинета, без пиджака. На экране пометка: "Вечер 19го августа".

— В вашей жизни были дни тяжелей, чем сегодня? — спрашивает репортер.

— Нет, — отвечает Александр Николаевич, не задумываясь, и, видимо, пробежав в мгновенье свою жизнь, подтверждает: — Нет. Это жуть, это жуть. Нет божьего наказания на этих людей. Они предают все! Предают свой народ! Все его надежды. Очередную попытку, чтобы страна как-то стала цивилизованной, вышла на какой-то нормальный, достойный путь жизни… Вдруг это прерывается ради корыстных, каких-то злых, каких-то властных интересов. Да… самый серьезный и суровый поворот в жизни страны. — И после короткой паузы добавляет: — Но если это потерпит неудачу, путч, — Яковлев несколько оживляется, — то, конечно, это сразу откроет очень широкие возможности для развития демократии, потому что больше люди уже терпеть такого рода людей из подземелья не будут… не будут… Потребуется самое решительное очищение.

Но тут кадр обрывается и появляется Горбачев из послепутчевских сюжетов. В элегантном голубом костюме, он выглядит, как всегда, подтянутым, ухоженным и собранным. Но все это не может заслонить существенной перемены, отраженной в его глазах. Прежде всегда самоуверенный, а точнее, самоудовлетворенный взгляд, теперь растерян, обнаруживая глубокие внутренние противоречия и психологический дискомфорт.

— Уже тот момент, — произносит он медленно, вычленяя каждое слово, — когда могу с полным основанием сказать: государственный переворот провалился. Заговорщики просчитались. Они недооценили главного — того, что народ за эти, пусть очень трудные годы стал другим. Он вдохнул воздуха свободы, и уже никому этого у него не отнять… Когда 18-го августа четверо заговорщиков явились ко мне в Крым и предъявили ультиматум: либо отречься от поста, либо передать добровольно им свои полномочия, либо подписать указ о чрезвычайном положении, я им тогда сказал: вы авантюристы и преступники. Вы погубите себя и нанесете страшный вред народу. У вас все равно ничего не выйдет! Не тот стал народ, чтобы смириться с вашей диктатурой, с потерей всего, что завоевано в эти годы. Одумайтесь: дело кончится гражданской войной, большой кровью вы ответите за это… Я отверг все их притязания.

"Если бы сейчас, — подумала Инга Сергеевна, — президент начал объяснять, что в условиях разобщенности демократических сил ему необходимо было хотя бы нейтрализовать тех, кто был настоящим либо потенциальным противником реформ, для чего он пытался "держать их при себе", чтобы они были у него на виду, ему все равно никто бы не поверил либо не захотел бы верить. Уж слишком был туг узел, и найти его концы было невозможно. Поэтому он приносит покаяние за вину, в которой по существу лично виновен не больше других".

— Я, как президент, глубоко переживаю все то, что случилось, и чувствую ответственность перед всеми вами, — произносит Михаил Сергеевич, с трудом скрывая напряжение в голосовых связках, — за то, что не все сделал для того, чтобы это не произошло. Должен сказать, что все, что мы пережили, — это тяжелый урок и прежде всего для меня. Урок и в отношении подхода к выдвижению руководящих кадров. Теперь видно, например, что Съезд народных депутатов, отказавшись в первом голосовании избирать вице-президента, был прав. А президент, используя свои возможности, настоял на своем и ошибся. И можно сказать, что это не единственная ошибка, — заканчивает Горбачев, запинаясь.

Эти кадры являли, возможно, одну из самых драматических страниц политической судьбы Горбачева. С редким самообладанием, достоинством и признательностью к тем, кто отстоял победу над силами реакции, он кается, признается в ошибках, избежать которые было возможно, если б с большим вниманием и пониманием к нему отнеслись те, на чью поддержку он рассчитывал.

И как запрограммированное подтверждение своим мыслям на беспорядочных записях видеокассеты Инга Сергеевна увидела, сейчас уже трудно было вспомнить точно, но, судя по всему, внеочередной съезд народных депутатов, проходивший в первых числах сентября, посвященный дальнейшей судьбе Союза и Союзного договора. В кадре запись выступлений представителей кабинета министров начинается со слов Щербакова:

— Я не снимаю вину и с нас, с правительства, и с себя лично. В общем, я думаю, наша главная вина и наша главная беда, что мы не поняли, что делал Горбачев!