Презумпция виновности

Саша Гранберг! Одна из самых ярких фигур Академгородка, талантливейший экономист, он был в свое время самым молодым доктором экономических наук, лауреатом Премии Ленинского комсомола, героем многочисленных очерков и рассказов за талант и самоотверженность в науке, правой рукой Аганбегяна, автором многих книг, статей, обзоров по актуальным экономическим проблемам. Инга Сергеевна сейчас попыталась вдруг впервые подсчитать, сколько же ему лет? Должно быть, за пятьдесят, а может, больше? Он продолжал быть для всех загадкой своим юным, почти мальчишеским обликом, которому противоречил его взгляд — глубокий, светящийся мудростью, интеллектом и таящий буйную (при внешней сдержанности) внутреннюю энергию. Горбачевская перестройка и его, как и многих представителей творческих профессий, подвигла на политическую стезю. Познавшие сполна, что такое несвобода слова и даже мысли, они, засучив рукава, ринулись на "объекты" перестройки, кто архитектором, кто прорабом, а кто простым строительным рабочим… И не жажда власти влекла их, как пытались интерпретировать те, кто занял выжидательную позицию. Отнюдь. Артисты, художники, музыканты, ученые пришли в те дни на политическую стезю для того, чтобы на сей раз не упустить исторический шанс утверждения в их стране цивилизованных норм жизни. И в те драматические дни академик Александр Григорьевич Гранберг был одним из тех депутатов, о которых Ельцин в благодарственной части своей речи сказал, что они ходили по зданию (имеется в виду Белый Дом) не с блокнотами, а с автоматами. Хотя про Гранберга говорили, что тогда он вышел навстречу танкам вообще безоружным. "Так что же выражает ваш столь печально-усталый взгляд сейчас в этом зале, преисполненном торжеством победы?" — молча обратила Инга Сергеевна свой вопрос к этому человеку, к которому всегда относилась с искренним почтением и симпатией. Она бы хотела сейчас услышать его мягкий голос, легкую картавость, слова, внушающие оптимизм и надежду. Но Александр Григорьевич, словно уловив ее вопрос, заданный два месяца спустя сквозь четыре тысячи километров, молча опустил глаза… И далее в кадре появляется заставка на фоне центра Москвы и Кремля: "Москва. Август 1991 года. Монтаж на тему" и медленно идущий с микрофоном в руках "по направлению" к телезрителям Владимир Молчанов.

Характерной особенностью перестройки явилось то, что с самых первых ее этапов на арене общественной жизни стали появляться не только новые личности, но и новые лица. Соцреалистические типажи, выражающие либо начальственную надменность, либо подчиненное подобострастие, стали все более сменяться истинно интеллигентными, преисполненными чувства собственного достоинства и почтения к окружающим лицами. И стало являться на трибунах и с экранов то самое воплощение чеховской мечты о человеке, в котором все прекрасно: "и лицо, и одежда, и душа, и мысли". И одним из ярких примеров тому — Владимир Молчанов, который уже одним своим видом приковывал к экрану многомиллионную страну. Сейчас он ведет свою передачу с одной из центральных улиц Москвы — безлюдной этим ранним утром. "Было утро, раннее-раннее, — начинает журналист проникновенно в своей утонченно-эмоциональной манере, — только я уже не помню, шел ли дождь. Кто-то из нас еще спал, кто-то просыпался, а кто-то возвращался домой. Есть же люди, которые возвращаются домой только под утро. Наступило 19 августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года. Мы еще ничего не знали, как всегда. В этой стране не только ни во что не веришь, но еще ничего и не знаешь. Такая уж у нас Родина… Но другой нет, куда бы мы ни уезжали"… Далее журналист отходит за кадр, как бы за сцену, и уступает место картине той же безлюдной, заливаемой дождем улицы, над которой звучит голос Александра Градского, исполняющего известную песню:

Печальной будет эта песня

О том, как птицы прилетали,

А в них охотники стреляли

И убивали птиц небесных.

А птицы падали на землю

И умирали в час печали.

В этом месте на экране появляется кадр с могилой погибших в те трагические дни и надпись: "Вечная память вам".

А в них охотники стреляли, — продолжает звучать песня:

Для развлеченья и веселья,

А птицы знали, понимали,

Что означает каждый выстрел,

Но по весне вновь прилетали

К родным лесам у речки быстрой…

Далее кадры сменяются репортажами тех дней, и на фоне движущихся по улицам Москвы танков звучит голос Молчанова:

Цари в плену, в цепях народ,

Час рабства гибели приспел.

Где вы, где вы, сыны свободы?

Иль нет мечей и острых стрел?

А в кадре появляются сюжеты, связанные с похоронами героев. Звучит траурная музыка, транспаранты с портретами трех молодых людей, заплаканные лица… И снова в кадре Молчанов. Сейчас он ведет репортаж с места событий тех дней. Он беседует с идущими по улице двумя мужчинами, один из которых — молодой человек на костылях, у него отсутствует голень правой ноги.

— Афганцы мы, — отвечает инвалид, слегка заикаясь, на вопрос Молчанова.

— Какой год Афганистан?

— Семьдесят девятый.

— Почему вы сюда идете?

— Охранять.

— Вы будете нам помогать?

— Да!