Презумпция виновности

— Конечно, — ответила она, довольная тем, что нашелся сам собой повод уйти, и немедленно вышла из-за стола. Она зашла в свою комнату, не закрыв за собой дверь. Она мысленно посылала упреки себе за этот великолепный вечер, превратившийся, словно праздник в ее честь, это веселье, на которое она не считала себя вправе, когда ее дочь преисполнена страданиями из-а неустроенности жизни и неясности перспектив. Она, наклонившись над письменным столом, нервно вороша кипу бумаг, чтобы поскорее найти автореферат, отдать друзьям и попрощаться с ними. Вдруг ее обдала волна алкогольного перегара. Прежде чем она что-то сообразила, две сильные мужские руки обхватили ее сзади. Она отпрянула, повернулась и снова оказалась в объятьях Вадима.

— Инга, милая. Я люблю тебя. Я опять повторяю тебе это, как много лет назад и как все эти годы. Инга, помнишь, я тебя назвал когда-то "колдуньей". Ты меня действительно приворожила. Ты знаешь, что все эти годы я мечтаю о тебе. Я люблю тебя, как никого никогда не любил.

Вадим осыпал ее лицо, волосы, шею горячими поцелуями, не давая ей опомниться.

— Вадим, дорогой, — произнесла она покровительственно, пытаясь высвободиться из его объятий, — я только что рассталась с внучкой. Понимаешь: с внучкой! Да и у тебя уже внуки. Ты выпил и не ведаешь, что говоришь. Завтра ты отрезвеешь, и тебе будет неловко.

Ее голова едва доставала до плеча Вадима, а тело было сжато его объятиями, и она чувствовала себя совершенно скованной.

— Инга, умоляю тебя: не гони, — твердил Вадим, не слушая ее. — А хочешь, поедем в другую, самую шикарную гостиницу. Я осыплю тебя цветами, мы распустим твои волосы. А потом до рассвета будем кататься по Москве, ведь я знаю, как ты любишь Москву.

Она была измучена этой новой, неожиданно свалившейся на нее психологической нагрузкой и чувствовала, что и тело и душа отвергают ее полностью.

— Вадим, я тебя умоляю. Если ты действительно относишься ко мне так, как говоришь, прошу тебя об одном: оставь меня, — произнесла она, не вняв ни одному его столь взволнованному и значимому для него слову. — Мне сейчас плохо, очень плохо, и в этом "плохо" ничему тому, о чем ты говоришь, нет места.

— Тебе плохо? — продолжал он еще более страстно целовать ее — Разве может, разве имеет право быть тебе плохо. Что, что у тебя плохо? Инга, я умоляю. Позволь мне сделать что-нибудь для тебя.

— Вадик, — сказала она тихо, совершенно ослабев, — единственное, что мне сейчас нужно, — побыть одной. Я говорю тебе серьезно, как другу. Если ты не поймешь меня и не уйдешь, ты станешь мне неприятен не только как мужчина, но и как человек.

Вадим мгновенно выпрямился, выпустил ее из своих объятий и растерянно посмотрел ей в глаза. Затем, не сказав ни слова, стремительно вышел. Инга Сергеевна быстро заперла дверь. Не раздевшись, не смыв тушь с ресниц, не расчесав волосы и не выполнив всех косметических процедур, неукоснительно ею соблюдаемых каждый вечер, она свалилась в постель. Часы показывали половину четвертого. Она завела дорожный будильник на семь часов и тут же погрузилась в тяжелый глубокий сон.

x x x

Раним утром Инга Сергеевна села в заранее заказанное такси и отправилась в Шереметьево встречать мужа. Как только машина двинулась с места, красота и покой утреннего города, окутанного не сдающейся осени пышной листвой, охватили ее волнением, возбудив воспоминания вчерашнего вечера. Чтобы отвлечься, она завязала ничего не значащую болтовню с таксистом о Москве и ее проблемах.

Словоохотливый таксист говорил о противоречиях и трудностях столичной жизни, о неясности линии Гавриила Попова, о тупости мер, связанных с введением визиток, которые стали предметом спекуляции, ничего не решая в обеспечении столицы товарами и продуктами. С подчеркнутой тревогой сказал о росте преступности, об увеличивающемся количестве оружия в частных руках в связи с доступностью приобретения его на рынке и кражами с военных складов. Он позволял себе категорично и нелицеприятно отзываться о "Мишке с Раиской" (так называя Горбачева и его жену), о популизме не вызывающего у него доверия Ельцина. Излагая свое неверие в успех перестройки и настаивая на ее ненужности, он категорически отрицал необходимость рынка, доказывая, что "базаров у нас и так полно в каждом городе и деревне, а полки пусты, а то, чем заполнены, не купить из-за дороговизны". Брежневские времена представлялись ему эталоном благоденствия и ясности, когда каждый знал, на что может рассчитывать.

За разговорами время пролетело быстро, и вскоре они остановились у стеклянной двери Шереметьево-2. Самолет прибыл с опозданием и, поскольку до вылета в Новосибирск у Александра Дмитриевича оставалось немного времени, они решили не заезжать в гостиницу, а после завтрака прямо в аэропорту сразу же поехать на такси в аэропорт Домодедово, откуда предстоял вылет в Новосибирск.

Вкратце ответив на вопросы мужа о прошедшей защите диссертации, Инга Сергеевна подробно рассказала о ситуации, складывающейся у дочери.