Презумпция виновности

За окном машины прекрасная вечерняя Москва с очертаниями высотных зданий убегала все быстрей и быстрей. Одетые в леса здания создавали атмосферу, подобную той, что бывает в доме во время ремонта, когда дискомфорт беспорядка нивелируется ожиданием новизны, чистоты, свежести и праздничности, которые неизбежно наступают после него. "Уже более двадцати лет моя жизнь непосредственно связана с Москвой. И в периоды удач и трудностей, успехов и разочарований всегда этот город внушает мне оптимизм и радость бытия. Сколько работ, дополнительных дел и поручений я готова была делать всегда, чтобы только иметь повод и право ездить в командировку в Москву. Вся моя жизнь была словно подготовкой к тому, чтобы потом, когда-нибудь, когда здесь обоснуется Анюта, жить в Москве всем вместе", — думала она, и ностальгические слезы по утраченной стабильности и ясности навернулись на глаза. А из включенного таксистом радио какие-то девицы в своей песне страстно умоляли "Американ бой" увезти их в Америку.

По прибытии в аэропорт Инга Сергеевна, зайдя в туалет и увидев в зеркале свое распухшее от слез лицо и красные глаза, молча взмолилась: "Только бы никого не встретить из знакомых. Наши академгородковские любят летать этим ночным рейсом — утром можно еще успеть на работу после прилета. Только бы мне повезло ни с кем не столкнуться здесь".

x x x

Ее место оказалось средним в трехместном ряду. У окна уже сидел пассажир. Она быстро сняла пальто, поставила под сиденье дорожную сумку, села в кресло и закрыла глаза. Всегда нагружая себя, как она сама говорила, "по двадцать восемь часов в сутки", привыкшая быть занятой до предела, она потому именно и любила перелеты, что они дарили четыре часа "ничегонеделания" — жизни без звонков, обязанностей, запросов и ответов. И сейчас в этом уютном, чистом салоне она почувствовала комфорт и успокоение.

Звучала исполняемая М.Боярским полюбившаяся песня:

"Все пройдет и печаль и радость,

Все пройдет, так устроен свет,

Все пройдет, только верить надо,

Что любовь не проходит, нет.

"Хорошо, что повезло и никто не встретился, — размышляла она. — Мой ужасный вид мог вызвать недоумение у любого знакомого. Никто никогда меня не видел в таком неприбранном виде. Уж сколько лет я не выхожу из дому с не накрашенными ресницами и губами". Накрыв глаза белым шарфом, она сложила руки на груди, вытянула ноги и приготовилась ко сну. В это мгновенье она почувствовала приятный аромат свежести и легкое прикосновение локтя кого-то. осторожно севшего справа. Открыв глаза, она увидела рядом с собой академика Остангова.

Едва усевшись, он расположил на коленях дипломат и доставал какие-то бумаги, очевидно, настроившись работать. Инга Сергеевна замерла в волнении, снова закрыла глаза, испытывая почти отчаяние от столь неуместного соседства.

Она узнала о Кирилле Всеволодовиче Остангове примерно семь лет назад, буквально с первых дней его приезда в Академгородок. Встретила она его впервые на каком-то совещании, где он сидел прямо напротив нее и они волей-неволей встречались взглядами. С тех пор они неоднократно пересекались в Доме ученых и на различных совещаниях, но никогда не были непосредственно представлены друг другу, ни разу не обмолвились друг с другом ни одним словом. Когда он, приглашенный из Москвы, приехал в Городок, его имя сразу стало обрастать легендами. Тогда ему было (по слухам) лет пятьдесят пять. Высокий, стройный, с густой красивой шевелюрой черно-бурых волос, с сохранившимися (редкое исключение) аристократическими манерами, к тому же прекрасный оратор, он сразу обратил на себя внимание всех, и особенно женщин.