Презумпция виновности

Перед Ингой Сергеевной лежала книга: "XXVII съезд КПСС и задачи кафедр общественных наук", которая вернула ее к тем внушавшим оптимизм дням в начале октября 1986 года, когда проходило Всесоюзное совещание заведующих кафедр общественных наук высших учебных заведений, участниками которого были и многие ее друзья, однокашники по аспирантской юности. Все они говорили о том, какое впечатление на них произвел Горбачев, и о той ауре доверия, которая царила в зале. "Горбачев — типичный шестидесятник, — сказал кто-то из них, — во всех его речах и высказываниях присутствует подтекст, "второе дно"… Сейчас, вспоминая эти события, Инга Сергеевна впервые задумалась над содержанием понятия "шестидесятник". Кто такие шестидесятники? Почему о них заговорили в перестройку? — пыталась она сама для себя уяснить, записывая свои соображения. − Шестидесятники — это "дети" Хрущева, это те, чье становление осуществлялось в уникальной для советской истории ситуации, когда XX съезд, разоблачивший культ личности Сталина, как бы "спустил" беспрецедентное "дозволение" критического анализа самой Системы. И когда это "дозволение" вскоре стали всячески урезать и вообще пытались "взять обратно", это было сделать уже невозможно, "процесс уже пошел". И мысль, оправившуюся от дурмана, уже запретить было нельзя. Вот тогда эта мысль нашла способ выражения в символике, особом закодированном языке, применение которого наиболее доступно литературе и искусству. Булат Окуджава пел о бумажном солдатике, который "переделать мир хотел", "а сам на ниточке висел", Владимир Высоцкий взывал: "Спасите наши души, мы гибнем от удушья" или "Нам сиянье пока наблюдать не пришлось, это редко бывает, сиянье — в цене", и это превращалось в обобщение, которое всем было понятно, ибо касалось каждого и каждого волновало. А осуществленная Роланом Быковым экранизация "Айболита", имевшая ошеломляющий успех, была воспринята как откровение, ибо "Бармалей и его команда", изображенные не устрашающей силой, а смехотворными придурками, чьим девизом была строка из их песни: "Нормальные герои всегда идут в обход", и доктор "Айболит с его командой", утешавшиеся также девизом: "Это очень хорошо, что пока нам плохо"… и тем, что они в "одну минуту догонят и перегонят", и все вместе как бы олицетворяли возможность говорить вслух о том, о чем говорить вслух было не дозволено. И здесь кроется ответ на вопрос, почему в условиях несвободы, всевозможных запретов и ограничений рождались шедевры в театрах, кинематографе, литературе. Не случайно в эти годы среди интеллигенции были популярны слова Экзюпери, что самая большая роскошь — это человеческое общение. Да, поэзия, литература, кинематограф, театр именно потому и рождали шедевры, что таков был социальный заказ. Социальный заказ был ориентирован не на развлечение, а на анализ, обсуждение, оценку прошлого и настоящего и прогнозы на будущее. "Некоторые склонны под понятием "шестидесятник" — записывала Инга Сергеевна, — подразумевать представителей литературы и искусства, которые были наиболее яркими выразителями социально-психологического феномена общественной жизни тех лет. Но это очень узкое и даже ошибочное определение "шестидесятника". Все известные представители литературы и искусства, которые стали символами этой эпохи, потому ими и стали, что были рождены потребностями народа в них, в этих символах. Потому он, народ, как бы соучаствовал в их деятельности тем, что давал жизнь их произведениям, ибо плоды творчества мертвы, если они не нужны людям. И сотни, тысячи читателей, слушателей, зрителей, переполнявшие залы, театры, аудитории, площади, стадионы или тайно читавшие книги, слушавшие магнитофонные записи, "делили" всю полноту ответственности с теми, кого они слушали и читали. И это определяло драматизм большинства шестидесятников, ибо они были обречены на раздвоенность образа жизни: на внешний, отвечающий официозным стандартам, и внутренний, тайный, выражающий их подлинные духовно-нравственные устремления.