Презумпция виновности

Через десять минут вернулся, вынул из-за пазухи бутылку «Белого аиста» и с хрустом скрутил ей голову. Он ненавидел себя в этот момент. Пробку пришлось выковыривать шилом перочинного ножа.

Сашка вынул из кармана бутерброд с огурцом и шпротами, завернутый в целлофан, поморщился и возненавидел себя еще больше. Наверное, это и есть то, о чем предупреждала мать, навсегда уезжая в Мирный: «Ты, Шурик, либо снова сядешь, либо сопьешься, что означает то же самое».

С отвращением прижав еще теплый срез горлышка к губам, Пикулин влил в себя не меньше сотни граммов. Впился в бутерброд зубами и стал по-звериному жевать.

Когда он заливал внутрь себя вторую порцию молдавского коньяка, за спиной послышалось:

– Не угостишь, товарищ?

Еще не проглотив жидкость во рту, Пикулин резво обернулся и перехватил бутылку за горлышко. Хорошо еще, не грохнул, вооружаясь ею, о лавку.

Перед ним стоял мужик лет пятидесяти в коричневом, видавшем похороны Брежнева пальто и цигейковой шапке с опущенными ушами. Просьбу свою таинственный незнакомец мотивировал следующим образом:

– Сил нет…

Медленно пережевывая бутерброд, Сашка опустился на лавку. Поделиться он был не прочь, тем более что теперь для всех это будут просто посиделки двоих алкашей (что в интересах Пикулина), однако передавать бутылку для того, чтобы сомнительного вида «товарищ» всовывал ее горлышко в рот, ему не улыбалось.

Кажется, незнакомец был из провидцев. Он быстро выхватил из кармана пластмассовый кружок и ударил им об локоть. Кружок с глухим треском трансформировался и принял очертания стакана.

Его содержимое владелец цигейкового треуха пил так, как пил бы богатырь, сраженный коварным ударом ворога, живую воду. Когда этот впечатляющий процесс был завершен, Пикулин вспомнил Ильфа и Петрова. «Двенадцать стульев» Сашке довелось прочитать в тюремной библиотеке, «Золотого теленка» уже в библиотеке колонии.

– Так что, дядя, я у тебя переночую?

– Живи хоть сто лет, раз человек хороший. – И перед Сашкой появился все тот же стакан.

Одним коньяком отделаться не получилось, и уже около двенадцати ночи мужик, назвавшийся Мишкой Петровичем, выклянчил у Пикулина на бутылку водки и ушел, оставив таксиста ждать. По возвращении пил один, чему был чрезвычайно рад, закусывал сардинами из банки, курил Сашкин «Парламент» и говорил о том, что он бывший сотрудник МУРа, уволенный десять лет назад по политическим мотивам. «Хотел посадить тогдашнего руководителя милиции Москвы, но меня подставили и уволили, – рассказывал Мишка Петрович. – Все бы ничего, и пенсию обещали большую, и переехать в Сочи, только говорят – «молчи, не реализуй секретную информацию, майор». Но я, Святослав (Сашка представился Святославом), человек упрямый. Не пошел на поводу. Тогда повели меня. И все, что осталось у меня от службы, это вот эта фуражка и воспоминания, – он всплакнул и показал милицейский головной убор собутыльнику. – Не могу я против своего чувства долга переть…»

На внутренней стороне околыша Пикулин увидел полустертую, сделанную фломастером надпись: «Уч. инсп. л-т Самсонов Н.В.». Забыл, видать, сердечный Самсонов во время очередного контакта с агентом. Так и ушел, шатаясь, без фуражки.

Потом Мишка Петрович рассказывал Пикулину, как воевал в Афганистане, как заваливал цементом Чернобыльскую АЭС, как играл в столичных «Крыльях Советов» за юниоров, и просил денег на новую бутылку. Сашка, с нетерпением ожидая логического завершения пития, дал, после чего слушал душещипательное повествование о флотской жизни собутыльника. Тот всю свою сознательную жизнь выходил на пограничном катере в море и стрелял в японских браконьеров. Когда стрелки на часах стали показывать половину второго, Петрович на какое-то мгновение потерял сознание, успокоив Пикулина, но потом вдруг очнулся и с ожесточением в голосе стал клясть наркоманов, подставивших его под взятку, что послужило коррумпированному начальству поводом уволить его из Комитета по госнаркоконтролю. В два Петрович потерял сознание окончательно и больше в него не приходил.

Все это время Сашка думал, и к тому моменту, когда за окнами забрезжил неуверенный рассвет, он уже знал, что делать.

На следующее утро Кряжин проснулся первым, быстро умылся, поднял Сидельникова, позвонил Желябину, вчера попавшему наконец-то домой, и через час все, кто принимал участие в охоте на волков, а также Мацуков и Георгиев, сидели в кабинете Желябина, в ГУВД.

Чай давно был выпит, а тот, что стоял на столе, давно остыл. Ничего, что могло бы изменить ситуацию в следствии к лучшему или худшему, за сутки не произошло. Всякий раз, когда такое случается, а масштаб поисков невелик, руководителем следственной бригады принимается банальное, но резонное в конкретной обстановке решение – облава.