При блеске дня

— Когда приезжал отец Синтии, мы великолепно пообедали в «Ловушке»! Но им сперва надо позвонить, сказать, что это очень важно и все такое… Не забудьте, мистер Доусон!

— Не забуду. Позвоню туда с утра пораньше и скажу, что это ужасно важно. Увидимся около часа дня.

Мне стало лучше, я с легким сердцем вернулся к работе и не отрывался от нее до финальных титров. Было полвторого ночи. На гостиницу набросился весенний ураган, и за окнами моей башни завывала ночь. Я сидел за столом, уставившись на последнюю страничку сценария.

Момент получился торжественный. Сценарий фильма «Леди наносит ответный удар» был закончен, и вместе с ним закончилась целая глава моей жизни. Невольно вспомнилось начало этой главы, когда я — в другом веке и в другой жизни, — уехал из Нью-Йорка в Голливуд. Не скажу, что мне было плохо — уж куда лучше, чем многим другим авторам, с которыми Голливуд обошелся как нельзя более жестоко (если верить их биографиям), — но я покончил с ним раз и навсегда. Роковые леди пусть наносят свои ответные удары, Элизабет и прочие кинодивы пусть подыскивают картины себе под стать, а сэмы грумэны и бренты этого мира пусть дальше загоняют публику в царство грез, но уже без моей помощи. Довольно. Никакие деньги, крутящиеся в этой раздутой, точно пончик с джемом, индустрии, не заставят меня вернуться. Если у тебя достаточно опыта и мастерства, ты сможешь заработать на хлеб и без того, чтобы пугать зрителей намеками на истинное положение дел; однако я уже немолод и не получаю удовольствия от легких дуновений цинизма. Я старею в мире, полном трагедий, и если уж мне хочется что-то сказать, я попытаюсь это сделать, пусть зрители потом с криками убегут из кинотеатра. Не желаю больше раздавать больным анестетики; пора заняться лечением, даже если у меня пока не было ни единого настоящего пациента.

Итак, в этот поздний и одинокий час настал черед прощальной сцены.

— Прощай, великолепная, обворожительная, роковая леди, — пробормотал я. — Ты не смогла бы сделать и двух вдохов в нашем душном, больном и потном мире, но ступай покажи миллионам зрителей, как ты наносишь ответный удар и вновь обретаешь счастье. Ради Элизабет, ради Брента, ради всех остальных заклинаю тебя: получи за это не меньше четверти миллиона стерлингов. Удачи и успеха тебе, голубушка. Прощай навсегда.

Спал я недолго, но крепко, а утром проснулся с чувством, какое всегда посещает меня в день отъезда — все вокруг выглядело зловеще идеальным. За окнами по-прежнему выл ветер, и море грозно урчало и пенилось, но в голубом небе ярко светило солнце, на краю обрыва утесник полыхал желтым огнем, а поля и живые изгороди выглядели так, словно их создали сегодня утром. Умывшись и собрав вещи, я решил прогуляться — до обеда было еще полно времени. Оглядываясь по сторонам, я испытывал странное сожаление, которое нельзя было передать словами или даже сколько-нибудь определенными образами. Как будто эта Тралорна, надевшая на проводы свой лучший наряд, предложила мне нечто прекрасное, а я навек покидаю ее, даже не узнав, что потерял.

Сьюзен и Синтия ждали меня у входа в «Ловушку для лобстеров» — чистенькие, нарядные, скромные и очень радостные.

— Вы не забыли позвонить? — громким шепотом спросила меня Сьюзен.

— Нет, — мастерски пародируя ее шепот, ответил я. — Они знают, что это очень важно. Идемте.

Мы сели у небольшого окошка в столовой; еда оказалась в самом деле неплохой, а порции — куда более щедрыми, чем те, что выдавала бригада физиков в «Ройял оушен».

Девушки с аппетитом ели и пили сидр.

— Вкуснятина! — сказала Сьюзен, пережевывая пирог с патокой. — Мы тут все время голодаем, правда, Синтия?

— Да, — кивнула та. — Приходится покупать булочки, — добавила она, глядя на меня огромными глазами испуганной лани.

— В животе вечно один крахмал! — сказала Сьюзен. — И эта несчастная женщина, у которой мы живем, всякий раз жалуется нам на свою жизнь, рассказывает ужасные истории. У ее мужа что-то с сердцем, он целый день лежит, ее саму разбил артрит, а все дети умерли. И стоит ей хоть слово поперек сказать, она тут же заводится: как ее милая деточка кричала два дня без перерыва, какая красивая она была в гробу… Мы, конечно, сразу в слезы и напрочь забываем про свои беды. А потом она опять кормит нас какими-то жуткими костями с морковью, и это просто невыносимо! Зато как здесь вкусно! Первый класс!

Я спросил их о планах. Как выяснилось, они решили на пару-тройку семестров вернуться в Королевский колледж. Сьюзен еще раз попытает счастья с концертом Брамса, а Синтия возьмется за концерт Элгара для виолончели. Потом девушки рассказали мне про учебу в колледже и тамошних студентов.

— Лучший пианист там мальчик по фамилии Форшоу, ему всего восемнадцать и он немножко не в себе. Но как играет! И Брамса второй концерт, и что захочешь, — тараторила Сьюзен. — А еще есть скрипачка Шейла Коннолли, примерно моего возраста, так вот она недавно сыграла с Лондонским симфоническим только Мендельсона, но все же настоящий концерт… везет некоторым!

— Откуда она? — спросил я.

— Не знаю. А ты, Синтия, не знаешь?