При блеске дня

Усилием воли я заставил себя вспомнить, что это одна из волшебных девушек, на которых я глазел в браддерсфордском трамвае, та самая, что пришла однажды в контору и пригласила меня на пятничный концерт, с которой я разговаривал по душам в Балсдене и на Бродстонской пустоши, под ярким солнцем, более не греющим нашу планету. Она превратилась в самую обыкновенную девицу, каких я не раз водил в ночные клубы. Один из нас — или мы оба? — слишком изменились за последние пять лет. Это было странно и грустно.

Ночной клуб был из небольших — я не раз приходил сюда во время прошлой увольнительной, — не слишком модный и дорогой, но и не самый дешевый, хотя неприятная публика встречалась и тут. В зале было не продохнуть, но я умудрился занять крошечный столик в углу и заказал сандвичи, джин с тоником для Джоан и прескверное виски для себя. С одной стороны от нас сидели две женщины в рубашках с накрахмаленными воротничками и черных бабочках, с густо напудренными лицами — такими белыми и неподвижными, что их обладательницы напоминали двух печальных клоунов; по другую сторону громоздился ворчливый толстяк весом не меньше восемнадцати стоунов, рядом с которым сидела изможденная блондинка лет восемнадцати. Как только на сцене заиграл ансамбль — казалось, то были не живые музыканты, а четыре марионетки, управляемые припадочным кукловодом, — мы все дружно поднялись и пошли танцевать. Чахоточные официанты из трущоб Неаполя и Салоников подносили шампанское молодым проституткам, пребывающим в компании пьяных клиентов, а затем отходили к стене и зевали, насмешливо поглядывая на толпу. Война кончилась, демократия спасена, и вот она — наша старая добрая Англия!

Джоан танцевать не умела, я тоже, но на тесной танцплощадке это не имело никакого значения, поэтому мы неуклюже дергались вместе с разгоряченной толпой. Когда я выпил несколько стаканов прескверного виски — настоящей огненной воды, — мягкая податливая Джоан показалась мне вполне желанной и желающей: ее большие глаза сияли, мягкие губы приоткрылись, и в нашем распоряжении была пустая квартира. Я вдруг вспомнил тот дождливый вечер, когда мы укрылись в лесной хижине, долго разговаривали, а потом она оттолкнула меня и назвала глупым мальчишкой.

— Где ты ночуешь, Грегори? — спросила она, когда мы вернулись за столик после бесконечно долгого шарканья и дерганья под музыку.

Я широко улыбнулся.

— Точного адреса не помню, но это рядом с Эрлс-Кортом… четвертый этаж, зеленая гостиная… импрессионисты на стенах. Знаешь это местечко?

Она искоса поглядела на меня и почти незаметно улыбнулась.

— Кажется, знаю. Что ж, оставайся у меня, если хочешь, можешь спать на диване в гостиной. Я в прошлый раз на нем спала, ничего.

— Весьма удобный! Я ведь уже на нем посидел, помнишь? Ты уже хочешь домой?

— Давай еще немножко потанцуем, Грегори. Эти люди такие удивительные… мерзкие, но удивительные. И я бы еще выпила, если можно. Все время хочется пить, здесь так душно!

Если бы мы ушли, когда я предложил, история бы наверняка закончилась иначе. Но мы задержались, я выпил по меньшей мере два стакана огненной воды, а Джоан — еще один коктейль, который оказался лишним. В результате ее настроение резко поднялось, а мое упало — со мной всегда так, если переборщу со спиртным. Голова моя была ясной, видел и слышал я по-прежнему четко, но от веселья и влечения не осталось и следа; из глубин подсознания выползали черные тени; я начал слишком много думать и погрустнел. «К черту все! Не хочу Джоан! Может, кого-то и хочу, но уж точно не ее», — говорил я себе.

Внизу, вопя сквозь дождь, ловил такси пьяный морской пехотинец, у которого на шее висела блондинка, похожая на взбесившуюся белую лошадь. Наконец, побратавшись с пехотинцем, мы все вместе уселись в такси, но они вышли уже в Найтсбридже. Остаток пути Джоан льнула ко мне и клевала носом, мы оба молчали. Я все еще грустил и, когда мы добрались до квартиры, заявил, что сам постелю себе постель: в конце концов я бывалый вояка и все умею. Джоан ушла, а когда вернулась — какая-то маленькая, в домашних тапочках и закутанная в шаль, снова бледная, усталая, но с блестящими глазами и взбудораженная, — я сидел на краю постели и предавался мрачным размышлениям.

— Грегори! — воскликнула она. — Милый Грегори, ты подарил мне чудесный вечер. Я только об этом и мечтала! И ты был так мил, так любезен… Пойми, для меня это очень много значит, ведь мы с тобой не только что познакомились… ты из прошлого, из моего чудесного прошлого… единственный, кто выжил! Ах, Грегори, люби меня!

И она обвила руками мою шею и начала покрывать меня страстными, неловкими поцелуями, которые не доставляли мне никакого удовольствия. Я встал, крепко и бесстрастно поцеловал ее, а потом взял за локти и усадил в большое кресло напротив, где она то смеялась, то плакала, гадая, что я буду делать дальше. Я сел на диван и закурил.

— Что такое, Грегори? Почему ты так смотришь? Я… я тебе не нравлюсь?

— Конечно, нравишься, Джоан. А теперь успокойся.