При чем тут девочка?

- На фиг!! - орал он дурным голосом. - Я такого за сто лет не выучу! Здесь все слова непонятные!

- А про детскую комнату милиции тебе все понятно, Плоткин? - холодно осведомилась Баба Лиза. - Или забыл, что ты на вылете?

Итак, в гулком актовом зале, под стенгазетой "Заботливая женская рука", оставшейся висеть еще с восьмимартовского праздника, мы начали репетиции. Сенька был демонстративно безразличен и туп.

Он делал бычий взгляд, прежде чем прочесть реплику, отваливал нижнюю челюсть, и без того, надо сказать, тупую и тяжелую, мычал и намеренно путал текст.

- Э... э... э... и пыль веков... мм... мм... от хари отряхнув...

- "От хартий", Плоткин, "от хартий"! - булькала Баба Лиза. - Читай внимательно: "И пыль веков от хартий отряхнув".

Мне тоже не нравилась моя роль, я не знала, как подступиться к Григорию Самозванцу. Вот с Мариной Мнишек все было ясно, тем более что дня два я репетировала Марину дома, перед зеркалом: высокомерно изгибала бровь, вздергивала подбородок и прикрывала лицо веером - признак коварства... А Самозванец? Ну как прикажете играть человека, если "ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая"?!!

Но, в отличие от Сеньки, и - повторюсь - из любви к литературе, текст я проговаривала четко, с некоторой затаенной злобностью, чтобы дать намек на далеко идущие планы Григория.

Так мы репетировали в пустом актовом зале - запинающийся туповатый Пимен и злобный Самозванец. Мною Баба Лиза была очень довольна, когда же вступал Сенька - морщилась, вытягивала из выреза платок и прочищала нос.

Наконец, Сенька дополз до заключительных слов Пимена: "Подай костыль, Григорий..."

Он заржал и, подняв голову, заинтересованно спросил:

- А где костыль-то?

- Какой костыль? - Баба Лиза вздремнула, возглас Сеньки ее пробудил.

- Ну вот написано: "Подай костыль, Григорий", - значит, она мне должна костыль подать, и я похромаю отсюда.

- Обойдешься без костыля.

- Почему? - неожиданно возмутился Сенька. - Если Пушкин про костыль написал...

- Ну, швабру возьмешь, - примирительно посоветовала я Сеньке.

- Еще чего - швабру! А они, в зале, что - дурные? Швабру от костыля не отличат?

Сенька очень воодушевился. На переменках подбегал ко мне и повторял на разные лады: "Подай костыль, Григорий!" - то грозно, то устало-дружелюбно, то слезно-умоляюще... За весь день он так осточертел мне с этим костылем, что, когда на алгебре больно ткнул ручкой мне между лопаток, прошипев восторженно: "Подай костыль, Григорий", - я взвыла и, крикнув: "На!", стукнула Сеньку портфелем по башке.

На другой день, подходя к школе, я увидела Плоткина. Он стоял перед входными дверьми, навалясь на костыль и подогнув ногу, а увидев меня, сорвал с головы кепку и протянул ее с радостным воплем: "Подай, Григорий!!!"

- У дедки выпросил! - счастливо сообщил он. - Дед у меня пять лет назад ногу ломал, целых два месяца, как кузнечик, на костыле скакал. А я вчера в сарай полез, гляжу - лежит костылик, родимый! Еле у дедки выпросил его!

Репетировал Сенька в этот день совсем по-другому. Правда, на протяжении всей сцены он несколько томился в ожидании заветной реплики, но зато уж ее выдал как следует - кряхтя, с хрипотцой, со вздохом. В нужный момент я подала Сеньке костыль, и он пошел прочь, тяжело наваливаясь на него всем телом.

После репетиции мы побежали относить костыль на третий этаж, в учительскую, где велела хранить его Баба Лиза. Сенька упорно скакал на одной ноге, опираясь на костыль, охая и заваливаясь набок. При этом он чуть не сбил с ног Захара Львовича, нашего завуча.

- Плоткин, что за вид? - устало спросил завуч.

- Захар Львович, я репетирую! - радостно выпалил Сенька. - Я монах! Еще одно, последнее сказанье!

- Плоткин, предупреждаю: еще одно, последнее сказанье, и летопись окончена твоя, - сказал на это Захар Львович. - Ты и так давно на вылете.

...Текст Сенька учил тяжело, медленно, многих слов не понимал. Зато когда, наконец, выучил наизусть роль Пимена, стали происходить с Сенькой странные вещи.

После одной из репетиций он позвонил мне домой.

- Слышь, Григорий, - сказал Сенька, - я тебе вот что хотел сказать ты, это... когда просыпаешься, не вопи...

- Когда - просыпаюсь? - оторопело переспросила я. Сенькин звонок оторвал меня от "Клуба кинопутешественников".

- Ну, когда в келье просыпаешься и начинаешь - "Все тот же сон!" - ты это... не ори, не надо.

- Я не ору, - обиделась я. - Просто я хорошо артикулирую.

Сенька замешкался с ответом, видно, не знал слова "артикулирую". Потом сказал:

- Нет, правда, Григорий. Ты же проснулась. Ты со сна еще не понимаешь где сон, где жизнь, где ты лежишь... Ты это... бормотать должна...

- Это ты все бормочешь, дурак! - вспылила я. - Потому что двух слов связать не можешь! И не лезь в мою роль! Костыль несчастный!

Я бросила трубку и пошла досматривать "Клуб кинопутешественников". Но Сенькина наглость не давала мне сосредоточиться. Он позвонил минут через двадцать.