При дворе двух императоров (Воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II)

За государем следовали великий князь Константин и принц Ольденбургский, за государыней — ее брат, принц Александр, и герцог Георг Мекленбургский. За ними шли четыре статс-дамы, которые должны были укрепить корону на голове императрицы: княгиня Воронцова, княгиня Салтыкова, г-жа Клейнмихель и г-жа де Рибопьер, и восемь дежурных фрейлин, среди которых была и я. Минута, когда мы вышли на Красное крыльцо, была поразительна. Погода была великолепная; это был лучший день за все лето, которое было очень дождливо. Солнце сияло, и в его лучах сверкали на солнце оружие и мундиры войск, расположенных на площади между тремя соборами. Эстрады были переполнены публикой, дамами в нарядных туалетах; за решеткой виднелись потоки народа. Во всех церквах трезвонили колокола, пушки гремели; поклон царя народу был встречен оглушительным криком, и военная музыка заиграла национальный гимн. Спустившись с лестницы, их величества стали под балдахин, который несли высшие сановники государства. При входе их в Успенский собор Филарет обратился к государю со словом; затем их величества подошли к мощам и к иконам, прежде чем взойти на ступеньки трона, где их уже ожидала вдовствующая императрица и у подножия которого находилась вся императорская фамилия и иностранные принцы. Иностранные послы стояли на ступеньках справа от трона, особы первых четырех классов, предводители дворянства и т. п. — на задних ступеньках, статс-дамы, фрейлины и свитские кавалеры, участвовавшие в шествии, — на ступеньках слева.

Торжество началось. Государь прочел «Верую» твердым и громким голосом, прозвучавшим по всей церкви. Я стояла, к несчастию, так, что ничего не видела. Я была за колонною, закрывавшей от меня трон. Было точно так же невозможно различить голос Филарета. Он говорил так тихо, что даже те, кто окружали трон, говорили мне, что ничего не слышали. Впрочем, благодаря тому что я накануне прочла молитвы, я могла мысленно следить за всем ходом обряда. В ту минуту, когда митрополит надел на государя императорскую мантию и царские регалии и передал ему корону, во всем соборе наступила полнейшая тишина. Затем государь подозвал государыню, которая встала перед ним на колени, он коснулся ее чела своей короной, затем надел на нее маленькую корону, которую статс-дама должна была укрепить на ее голове посредством бриллиантовых булавок. Ничего этого я не видела, но я всей душой присоединилась к той молитве, в которой в эту минуту церковь призывает благословение божие на голову государей. В этом возвышенном и величественном акте выражается религиозный символ, которым церковь освящает союз между государем и народом. Присутствуя при этом, естественно испытывать волнение, но не знаю, почему я почувствовала в эту минуту, что моя душа полна печали; я горько заплакала, и сердце мое невыразимо сжалось. Я невольно стала мысленно произносить молитву: «Господи, если ты не можешь дать им земного счастья, даруй им долю избранных твоих и земными страданиями очисти их для вечной жизни». После этого государь, коленопреклоненный, произнес громким голосом ту чудную молитву, в которой он призывает помощь божию для выполнения своего тяжелого, но высокого призвания. Затем Филарет прочел молитву, во время которой все присутствующие, кроме государя, становятся на колени; диакон громко провозгласил все титулы императора, призывая на него благословение божие. Певчие запели «Тебе бога хвалим».

Торжество коронования закончилось, и началась обедня. Меня очень огорчили невнимание и равнодушие окружавших меня лиц. Никто не молился; смеялись, болтали, шептались, расспрашивали друг друга о назначениях и милостях, которые должны были быть дарованы по случаю коронации. Некоторые даже взяли с собой еду, чтобы подкрепиться во время длинной службы. В самые торжественные минуты становились на цыпочки, чтобы видеть, что происходит, а те, кто ничего не видел, высказывали свое неудовольствие словами, совершенно не соответствующими моменту. Около меня молилась только Антонина Блудова. Все это еще усилило мою печаль. Я не могла неоднократно не задавать себе вопроса, какое будущее ожидает народ, которого высшие классы проникнуты глубоким растлением благодаря роскоши и пустоте и совершенно утратили национальное чувство и особенно религиозное сознание, которое одно только может служить ему основой, низшие же классы погрязают в рабстве, в угнетении и систематически поддерживаемом невежестве. Во время самого торжества коронования эта мысль невольно встала передо мною при виде поведения присутствующих и больно поразила мне сердце. Между тем обедня кончилась, государь подошел к царским вратам для миропомазания; я ничего не видела и ничего не слышала изо всей церемонии, но молилась всей душой. Император в этот день причащается сам на престоле, как священники. Я слышала молитву императрицы перед причастием и мысленно присоединилась к ней…

Общее впечатление, вынесенное мною из всего этого торжества, была глубокая грусть, ибо никогда я так сильно не ощущала суеты, непрочности и мимолетности человеческой жизни…