При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — Прошу вас передать его величеству мою благосклонность; доказательство милостивого расположения ко мне его величества является для меня истинною помощью. Императрица платит мне всего семь тысяч рублей в год, — прибавил он, пожав плечами, — согласитесь, что трудно поддерживать соответствующее мне положение и приходится, — прибавил он со вздохом, — наносить ущерб имуществу, принадлежащему моей семье.

   — Осмелюсь заметить, — поспешно вставил Уильямс, — что это лишь первое доказательство признательности моего государя; я убеждён, что его величество охотно предложит регулярным образом облегчать вас, ваше сиятельство, от повседневных забот, дабы вы имели возможность более свободно посвящать своё время ему и его правительству, которое в будущем должно вступить в тесное единение с Россией.

Граф Бестужев молча кивнул головой в знак согласия, а затем заговорил, уже совершенно отказавшись от своей роли слабого больного:

   — Вам известно, сэр, что, идя навстречу желаниям его величества, равно как и истинным интересам императрицы Российской империи, я принуждён преодолевать значительные препятствия. Генерал-адъютант Иван Иванович Шувалов, через руки которого проходят все дела, настойчиво поддерживает французскую политику, и хотя у её величества императрицы слишком ясный ум для того, чтобы вполне склониться на сторону Франции, но...

   — Всё это я знаю, — произнёс Уильямс, — но надеюсь, что совместным старанием мы преодолеем все эти препятствия. Прежде всего необходимо, чтобы я как можно скорее занял официальное положение и мог представить свои верительные грамоты; я убеждён, — прибавил он уверенным тоном, — что достаточно будет одной аудиенции, чтобы склонить её величество к решению. Моя просьба заключается прежде всего в том, чтобы добиться аудиенции как можно скорее...

Граф Бестужев посмотрел на самоуверенного дипломата с удивлением, и на его лице мелькнула лёгкая ироническая улыбка. По-видимому, он не разделял такой уверенности, но не выразил своего сомнения, а только после некоторого раздумья сказал:

   — В этом-то и заключается затруднение! Впрочем, я попытаюсь сейчас же снова приняться за это дело.

Он потянул шнур звонка, прикреплённый у самой его постели.

Камердинер тотчас же появился в комнате.

   — Волкова! С новыми депешами! — приказал государственный канцлер.

Через несколько минут из-за портьеры появился человек, одетый во всё чёрное. Желтоватая кожа его лица была похожа на пергамент; горбатый нос напоминал клюв хищной птицы; на тонких губах застыло выражение покорного послушания, и только маленькие тёмно-серые глаза, юркие и беспокойно выглядывавшие из-под густых нависших бровей, оживляли это лицо. Казалось, эти глаза обладали способностью проникать в душу и читать мысли раньше, чем они будут выражены словами.

Это был Волков, личный секретарь графа Бестужева; через его руки проходили все государственные дела и вся дипломатическая переписка; он пользовался безусловным доверием крайне осторожного графа.

Держа под мышкой большой кожаный портфель, Волков с низким поклоном подошёл к постели, как казалось, вовсе не замечая Уильямса.

   — Я жду донесений из Лондона от князя Голицына, поступило таковое? — спросил канцлер.

   — Да, поступило, ваше сиятельство, оно только что дешифрировано, — ответил Волков деловым тоном.

Он опустил руку в портфель и, не разыскивая, сразу достал и подал графу большой, наполовину исписанный лист бумаги с широкими полями, оставленными для заметок.

   — Я догадываюсь, о чём пишет князь Голицын, — сказал Уильямс с улыбкой. — Лорд Холдернес, по всей вероятности, обратил его внимание на то, что Франция держит себя всё более и более вызывающе, так как в Версале убеждены, что король Пруссии начнёт раздоры с Австрией. В Лондоне опасаются, что мир продержится недолго и в скором времени разгорится общеевропейская война, последствием которой, если не удастся низвергнуть Францию и Пруссию, будет главенство этих двух держав на европейском континенте. Англия может благодаря своему неприкосновенному морскому положению сохранять некоторое спокойствие, но Россия окажется тогда совершенно изолированной и будет устранена от всякого влияния на европейские дела.

   — Совершенно верно, — сказал Волков, не обращая своего взора на сэра Уильямса, — в точности содержание донесения.

   — Это может произвести впечатление на императрицу, — произнёс граф Бестужев.

   — Тем более, — заметил Уильямс, — если вы, ваше сиятельство, соблаговолите сделать на полях заметки, которые я, с вашего разрешения, позволю себе представить на ваше мудрое усмотрение.

   — Говорите, сэр! — сказал граф Бестужев. — А вы, Волков, — обратился он к своему секретарю, — запишите замечания господина посланника.

Волков вынул из кармана записную книжку, сел на стул, положил на колени свой портфель и лишь тогда впервые выжидательно взглянул на Уильямса.