При дворе последнего императора

Решение государя сильно отозвалось на внутреннем управлении страною. Не было настоящего кабинета, а был лишь Совет министров. Председатель его, престарелый Горемыкин, никак не мог достигнуть единомыслия со своими министрами, и результатом этого было полное отсутствие единства в управлении. Работа шла, но ею не руководили. Одни министры ездили в ставку, другие — в Царское Село, но как здесь, так и там чувствовалось влияние императрицы, вдохновлявшейся советами «нашего друга». Наступило время, которому дали кличку «министерской чехарды».

Отношения правительства к Думе становились все более натянутыми, неурядица же в управлении заставляла народное представительство все настойчивее добиваться парламентского кабинета. Исполнение этого требования представлялось государю во время войны прямо невозможным. Вдобавок он предвидел в таком случае усиление нападок в Думе на царицу. Попытка императора составить, помимо Думы, единомышленный кабинет (под премьерством Трепова, о котором говорю в главе о Распутине) из лиц, пользующихся общественным доверием, была обречена на неуспех.

Не помогли положению и постоянные тревоги английского посла, который в надежде, что парламентское правительство даст большие гарантии успешного продолжения войны, поддерживал требования министерства доверия.

При всяком свидании государя с императрицею пускались слухи о каких-то семейных раздорах.

Более осведомленные уверяли:

— Царь соглашается отправить Александру Федоровну в Ливадию.

Иные говорили:

— Да нет же, в монастырь.

Третьи же шептали:

— Если он воспротивится — неизбежен дворцовый переворот.

Думали, что переворот приведет к диктатуре Николая Николаевича, а при успешном переломе в военных действиях — и к его восшествию на престол. Переворот считался еще возможным ввиду распрей в императорской фамилии и, главное, ввиду популярности великого князя в армии.

Об этих настроениях знали полиция и контрразведка. Не знать о них, конечно, не мог и государь. Попали ли тогда в его руки какие-либо конкретные доказательства, положительно не знаю, но в переписке императрицы все время звучит нотка опасения пред влиянием великого князя на фронте, в польских кругах и т. д.

Слухи о перевороте упорно держались в высшем обществе: о них чем дальше, тем откровеннее говорили. Имел ли к таким слухам какое-либо отношение Николай Николаевич? Не думаю. Со времени отъезда великого князя на Кавказ это просто стало невероятным. В Петрограде тогда находились лишь дворы Марии Павловны и Николая Михайловича. Но из них каждый в отдельности или даже оба вместе взятые были совершенно неспособны к решительным действиям.

Думаю, что «заговор» великих князей существовал лишь в воображении «света».

Николай Николаевич послал царю телеграмму с «коленопреклоненною» просьбою об отречении. Полагаю, что этим жестом ограничивается его активное вмешательство в судьбы России.

НЕДОВЕРЧИВОСТЬ ЦАРЯ

Моральное одиночество, наложенное на себя царем с юного возраста, было тем более опасным, что Николай II относился недоверчиво даже к лицам ближайшего окружения. Один граф Фредерикс являлся исключением.

Государь вступил на престол 26 лет, когда характер его еще не сложился окончательно и когда он по недостатку опыта еще не приобрел навыка понимать людей.

Все общение его с миром сводилось в то время к недолгой службе в трех разных воинских частях. Без сомнения, жизнь представлялась ему в традиционных рамках: «В таком-то полку, роте или эскадроне все обстоит благополучно». Эта формула ежедневных рапортов послужила лейтмотивом жизненной школы будущего императора. Сам он, однако, вскоре убедился в лживости этого напева, и результатом разочарования явилась глубокая недоверчивость. Царь прекрасно разбирался во лжи, но нелегко доверялся правде. Эта-то недоверчивость и делала столь трудной задачу непосредственного окружения.

Царь боролся, сколько мог, с нежелательными течениями в управлении. Потом, уступая необходимости отъезда в ставку, предоставил продолжение этой роковой борьбы императрице. С изумительной энергией принялась она исполнять эту задачу, однако без законных полномочий. Силы государыни расточались бесплодно, по указаниям Распутина, помимо, а часто и наперекор директивам царя.

Я допускаю, что отречение было проявлением морального утомления: разочарованный собственной нерешительностью, царь думал, что его оставят в покое; он верил тому, что вместе с сыном его отпустят «работать в саду» Ливадии.

Главными же, доминирующими доводами были нежелание пролития крови при подавлении революции и надежда на дальнейшее беспрепятственное продолжение войны.

ЧАСТЬ IV ИМПЕРАТРИЦА АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА

ПРИЧИНЫ НЕПОПУЛЯРНОСТИ

Императрице Александре Федоровне не удалось стать популярною в своем новом отечестве. Рад несчастных внешних обстоятельств в соединении с болезненною застенчивостью помешали этому.