При невыясненных обстоятельствах

Ганна вместо ответа передернулась, и он понял, что у нее начался мандраж. Надо ее успокоить. Как угодно успокоить, тоном, голосом, поведением. Дать понять, что все, что происходит, не очень значительно. Он просто ищет мелкое жулье, самое мелкое. Надо ее успокоить, потому что нервотрепка ей сейчас ни к чему.

— Веселая жизнь, а, Ганночка? Ты поняла, что я жуликов ловлю? Аферистов?

Она кивнула. Легкое волнение у нее осталось. Впрочем, может быть, и не легкое.

— Скоро все это кончится. Пока же все, как обычно, девушка. В четыре жду вас на том же месте, у фонтана. Хорошо?

— Хорошо. — И она ушла.

В половине десятого Лиза принесла утреннюю почту; писем на «П» на этот раз не было. К десяти, сидя за столом и прихлебывая чай, который принесла тетя Поля, Ровнин наконец почувствовал себя свежим. Абсолютно свежим, отдохнувшим и легким.

В общем, он попытался убедить себя, что ничего страшного не случилось. Попытался смириться с провалом, случившимся, хочет он того или не хочет, по его вине. В самый нужный момент он отошел от стола. Неважно, позвала ли его при этом Варвара Аркадьевна или нет. Несколько раз он попробовал себе представить: может быть, завал произошел все-таки не по его вине? Что, если они уже давно пасли его? Засекли и пасли? И конверт, положенный в ячейку «П», — не что иное, как манок? Манок, подложенный ими специально, в момент, когда он отошел?

Притянуто. Абсолютный самообман. Им не было никакого смысла так рисковать. Виноват в том, что в нужный момент у стола никого не оказалось, он, один он.

Самое плохое, что он теперь вынужден будет ждать их до пятого числа. Потому что на наблюдателей, которых в переулке уже наверняка выставил Семенцов, надежда небольшая: ведь прихожая и стеллаж для них вне видимости, а по внешнему облику они смогут определить только лопоухого, по Лешкиному рисунку. Есть еще словесный портрет того, кто положил письмо.

Что бы он сделал сам на их месте? Сам он, наверное, обязательно взял бы письмо сегодня. Брать его четвертого, а тем более пятого — как будто поздновато. Но деться некуда, теперь он уже напрочь привязан к этому стеллажу, самым настоящим образом привязан.

В двенадцать позвонил Семенцов. Ровнин сразу узнал его голос, низкий, сухой, почти без посторонних оттенков:

— Андрей Александрович? Здравствуйте, Иван Константинович беспокоит.

— Здравствуйте, Иван Константинович. Слушаю вас.

— Насчет ремонта, о котором вы просили, все в порядке. (»Дополнительное наблюдение за общежитием установлено».) За марочки спасибо, редкие, в каталогах их нет. (»Письмо с отпечатками пальцев получил, всесоюзному розыску они неизвестны».) Что, с мастером увидеться вам так и не удалось? (»Того, кто положил письмо, вы упустили?»)

— Да. Не дождался он меня, беда просто.

— Было светло? (»Предполагаете, что он вас раскрыл?»)

— Да так, серединка на половинку. (»Точно не знаю».)

— Вы сами свет не включали? (»Вы ничем не могли себя обнаружить?»)

— Что вы, Иван Константинович.

— Ладно. Зато открыточка ваша просто загляденье. (»Перехваченное письмо считаю чрезвычайно важным».) Андрей Александрович, у меня тут приятели скоро соберутся, так что позванивайте. Не забывайте старых друзей. (»Скоро предстоит серьезная операция, поэтому прошу постоянно поддерживать со мной тесную связь».) До свиданья. Был рад.

— Конечно, Иван Константинович. Всего доброго. (»Буду постоянно держать вас в курсе событий».)

Утром четвертого, как только Ровнин проснулся и вышел в прихожую, он первым делом посмотрел на стеллаж, чтобы убедиться, что письмо «Пурхову В.» лежит в ячейке нетронутым, плашмя, вверх адресом, так, как он его оставил. Пока еще тетя Валя не сняла запор, он быстро сходил в туалет, умылся и сел за стол. После первой почты Ровнин поймал себя на том, что думает сейчас только об одном: а вдруг выявили себя и засветились те, кто дежурит в переулке? Судя по Семенцову, народ у него опытный и быть такого не должно.

Ну а вдруг? Ровнин попытался представить себе, как они вообще это делают, как они скрыты, а главное, как держат вход. Если подвижно, да еще если кому-то из них вздумается ходить по Плеханова, изредка сворачивая в переулок, тогда все, полный конец, пиши пропало. Поразмыслив, он все-таки решил, что они этого не сделают; наверняка они тихо заняли скрытые точки. Но и в этом случае их помощь может быть очень ограниченной. Что, если придет кто-то им неизвестный? Они и ухом не поведут: ведь «пришлые», приходящие к девушкам, в эти дни так и мелькают. Заходят, спрашивают кого-то, оставляют документы, проходят в комнаты. С другой стороны, это хорошо: больше надежды, что банда рискнет взять письмо, воспользовавшись этим. Ладно, что там ни думай, его дело сейчас телячье — ждать. А когда придет время действовать — действовать.

В двенадцать пришла тетя Поля. Подождав, пока уйдет сменщица, тетя Поля посмотрела на него и вздохнула. Взгляд этот был со значением, и в ее глазах Ровнин прочел, что она понимает его состояние. Понимает, что он неспроста третьи сутки сидит за столом и чего-то ждет.