При вечернем и утреннем свете

Не то, что мнится мне,
Природа,— ну и ладно!
Моя в моем окне
Пригожа и нарядна.
Ее рассудок здрав
(Хоть он, конечно, мним),
И крут порою нрав,
Но я ужился с ним.

С волной совмещена
Корпускула-частица —
И пусть! А мне волна
Совсем иною мнится.
И то, что о волне
У моря слышу я,
Куда важнее мне
Ученого вранья.

Так чем же хороша
Она, моя природа?
А тем, что в ней душа,
И тем, что в ней свобода.
Что это все вранье,
Я чую за версту,
Но — мнимую — ее
Немнимой предпочту.

1980

Конец сезона

Когда кончается сезон удачи…

Юрий Визбор

Собака, мы с тобой одни,
И не для нас свои огни
Москва ненастная зажгла,
Москва пустая.
Где наши солнечные дни?
Где наша стая?

Когда кончается сезон —
Сезон удачи, есть резон
Всему на свете предпочесть
Тебя, собака,
И это общество почесть
За честь, за благо.

Ты просто рядом полежи,
Сезон предательства и лжи
Открыт, а нам и дела нет,
И лучший довод —
Оставить вырубленным свет
И вырвать провод.

У телефона пасть нема,
Ненастье ломится в дома,
Но мы снесем с тобой, снесем
Свой долг собачий,
Когда кончается сезон —
Сезон удачи.

1983

Голос сына

Я голос Петруши услышал во сне:
— Алло,— говорил он лукаво и густо.
Проснулся — светает, и в комнате пусто,
Чужая страна в одичалом окне.

Я сел за работу, чтоб сердце прошло,
А сердце про что-то неловко стучало,
И ставнею ветер стучал одичало,
И лампа горела.
И дело пошло.

1975

9. У подножия Черной Горы

Предмет поэзии

Все пишут заграничные стихи.
Я тоже мог бы себе это позволить.
У меня бывало почище вашего.

Скажем, так:
Накручиваем
Виражи черногорского серпантина
В полугрузовичке по кличке Микси.
Ночь.
В кузове акулы.
Надо следить, чтоб они не подохли.
Вы скажете: «Акулы экзотичны,
Но в них нет предмета поэзии».
Позволю себе с этим не согласиться.
Молоденькие акулки весьма милы.

Что ж, и в серпантине нет предмета поэзии?
Бели так, то вам просто неведом Звонко,
Которому все нипочем, ибо он успел побывать
Не только черногорским партизаном,
Но и черногорским министром культуры.
Звонко,
Особенно когда ему ударит в голову
Дивный шум черногорского ливня (шутка),
Несколько переоценивает свои шоферские возможности.

И я у смерти на краю
Та-та та-та и жизнь свою
Измерил взглядом отстраненным.
И в ней та-та та-та вполне,
Как в черной пропасти на дне
И т. д.

Полуволчок по кличке Микси
Вынесло не к той обочине,
Где твердь срывается к уровню моря,
А к той,
Что устремляется к уровню неба.
В этом была большая везуха и, уверяю вас,
Большой предмет поэзии.

Честно говоря, случалось и кое-что поинтересней,
Но про это лучше помалкивать.

1977

Старый город