Прямой эфир

В моей жизни был только один мужчина — Вадим, поджарый спортсмен, бо́льшую часть дня проводящий в тренажерном зале. Он был скуп на комплименты, но обладал уникальной способностью без слов говорить мне о своем восхищении: чесал затылок, с шумом выпуская воздух из легких, и смущенно улыбался, или, оставив в покое свою светлую шевелюру, начинал нервно заламывать свои пальцы. К этому я привыкла довольно быстро — бегло целовала его в губы, или смеялась в ответ, когда его молчание неприлично затягивалось, а сейчас, посреди собственной прихожей, совершенно растерялась, не зная, что следует говорить в таких случаях. На поцелуй я не решусь, а мой смущенный смех вряд ли будет уместен.

— Ты тоже ничего, — возвращаю себе контроль над собственным разумом и указываю ему на дверь.

— Подождешь в машине? Я спущусь через минуту.

— Это ведь твой начальник? — оказывается рядом Петрова, как только спину Лисицкого скрывает тяжелая металлическая дверь. — Он довольно милый.

— Обязательно передам. Ключ бросишь в почтовый ящик, — отвечаю спокойно, влезая в туфли, и снимаю с вешалки пальто. — Не забудь выключить свет!

— Я не маленькая. Лизка! — ступает своим белым носком на грязный коврик, брошенный мной у порога на лестничной клетке, и вынуждает меня обернуться, заинтриговав весельем, сквозящем в голосе. — Пообещай не быть дурой! Он так на тебя смотрит!

***

— Не буду! — упрямо обнимаю себя руками, спрятавшись за угол в просторном холле.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Не смеши! Этого не избежать, — начальник все так же настойчиво предлагает мне свой локоть, выглядя при этом довольно забавно. Не хватает лишь белого полотенца и бутылки вина — чем вам не сомелье в дорогом ресторане?

— Неужели нельзя пройти не замеченными?

— Можно. Попросить открыть для тебя черный выход?

— Думаете, согласятся? — цепляюсь за соломинку, больше всего на свете мечтая избежать встречи с папарацци, перед которыми поочередно красуются все прибывающие гости.

Не мое это. Я так стремилась попасть в круг успешных амбициозных предпринимателей, что как-то не учла, что карьерный рост предусматривает и некую публичность.

— Не смеши, ладно. Либо идешь, либо бери такси и в понедельник не вздумай вновь начинать разговор о своем повышении, — мужчина хмурится, нетерпеливо дернув локтем, и победно улыбается, когда моя неуверенная ладонь ложиться на рукав его серого пиджака.

А рука у него крепкая. Да и запах морского бриза уже настолько привычен, что скоро я всерьез стану считать, что именно так и должен пахнуть воздух.

— Вот видишь. Теперь улыбнись, и повторяй за мной, — Вячеслав Андреевич останавливается напротив репортеров, уже во всю щелкающих затворами фотокамер, и, приобняв меня за талию, привлекает ближе. Как в том лифте, когда я случайно столкнулась с ним в вестибюле, всерьез веря, что передо мной простой офисный клерк. Только смотрит он теперь иначе, с какой-то необъяснимой теплотой, и касается моей спины вовсе не из желания поддержать, а словно стремится показать всем и каждому, что это мое законное место — рядом с ним…

— Это непрофессионально, — утыкаюсь взором в его грудь, смутившись подобной близости, но опомнившись, все же решаюсь повернуться к небольшой кучке репортеров.

— Зато, завтра тебе будут завидовать все университетские подружки. Можешь сказать, что я твой поклонник, — не переставая улыбаться, Лисицкий продолжает позировать, а я не могу сдержать смешка — уж слишком самонадеянный у меня босс.

— Не думаю, что тут есть чем гордиться, — вставляю шпильку, наконец, расслабившись, и делаю шаг назад, позволяя брюнету показать мне дорогу.

Бреду, сверля взглядом его широкую спину, не решаясь оглядеться по сторонам, а попав в зал после хорошо освещенного холла, не сразу привыкаю к полумраку.

— Не робей, — хлопает меня по плечу Вячеслав Андреевич, но через секунду признает абсурдность сказанного. — Бред, ты ведь даже не знаешь значения слова робость.

— А вот и неправда. Чтобы вы знали, в детстве я была замкнутым ребенком. До четырнадцати я даже не имела друзей.

— Шутишь? Ни за что не поверю, — он уже пожимает ладонь мужчине средних лет, в котором я с трудом узнаю одного из его партнеров, и, взяв меня за руку, ловко лавирует между гостями, уверенно двигаясь к нашему столику.

Совру, если скажу, что меня не смущает его поведение: он никогда не отличался серьезностью, отвешивая скабрёзные шуточки на рабочем месте, но то, как он переплетает свои пальцы с моими затмевает все, что он делал прежде.

Стараюсь абстрагироваться от собственных ощущений, с трудом поборов неловкость, и молча присаживаюсь на свой стул, не забыв поприветствовать пожилую пару, расположившуюся рядом.

— Я говорил, что намерен пригласить тебя на танец?

— Что-то я не припомню подобного пункта в своем договоре, — нервно тереблю салфетку, не слишком-то довольная сделанными выводами — он взял меня с собой вовсе не для того, чтобы я попробовала себя в новом амплуа. Он намерен переступить черту — дать мне понять, что интерес ко мне у него отнюдь не рабочий.