Прямой эфир

— Значит, я его пересмотрю. По-моему, это очень сближает: узнаем друг друга поближе, и хотя бы один вечер не будем обсуждать дела.

— Только не говорите, что сейчас заведете разговор о поэзии или моих любимых цветах, — я комкаю ажурную бумажку, нахмурив лоб, и жестом останавливаю Лисицкого, вознамерившегося наполнить мой бокал белым вином.

— А почему бы и нет? Хочешь, я угадаю? Полевые, — тычет пальцем в небо, с самонадеянным лицом потягивая брют.

— Розы. Так что досадно, но в женщинах вы почти не разбираетесь.

— Не спеши с выводами. Это ведь только начало, — явно кого-то заметив, никогда не унывающий Лисицкий даже не думает печалиться о своем промахе. Машет неизвестно кому, и, извинившись, оставляет меня одну, обещая вернуться через минуту.

Я вывожу пальцем узоры на темной скатерти, одним ухом прислушиваясь к разговорам пожилой парочки, обсуждающей рост курса валют, и незаметно для окружающих разглядываю гостей. Танька бы многое отдала, ради десяти минут в кругу этих людей: за соседним столом сидит известный музыкальный продюсер с одной из самых успешных групп, которым довелось попасть под его крыло. Выпей я больше, возможно, рискнула бы подойти, пихая диск Петровой в пухлые ладони бородатого композитора, но, осушив лишь один бокал вина, продолжаю сидеть на месте, отсчитывая секунды до возвращения Вячеслава Андреевича.

— Вот это встреча. Слава говорил, что придет не один, но я даже не думал, что это будешь ты, Копчик.

— Не называй меня так, — легонько хлопаю его по руке, удивляясь разительным переменам, произошедшим во внешности Игоря с момента нашей последней встречи: свежий, с новой стрижкой, придающей ему особого шарма, он устраивается рядом, касаясь моей коленки своей. Расстегивает пиджак — не такой строгий и мятый, как неделю назад, когда он был не в лучшей форме, но вполне уместный в этой обстановке богатства и роскоши. Кажется, он в мелкую, еле заметную полоску…

— Никогда не понимал, почему тебе не нравится это прозвище, — Гоша ударяет своим бокалом о мой, но не спешит подносить его к губам.

— Прозвища априори не могут нравиться, — я хмыкаю, глядя на то, как он морщит нос, едва я делаю глоток вина, — тем более такие дурацкие. Я смотрю, ты излечился?

— Скажи спасибо бабушке — огуречный рассол творит чудеса. Где Лисицкий?

— Налаживает связи. Не удивлюсь, если вернется только к концу вечера.

— Тогда потанцуем?

— Не думаю что…

— Брось. Я тебе задолжал — в свое время я был настолько глуп, что не разглядел в тебе такую красивую женщину, — выбивает воздух из моих легких, предлагая руку. — Теперь обязан наверстать упущенное. У тебя ведь нет проблем с пластикой?

Игорь отходит назад, по-мужски оценивая меня с головы до ног, и не скрывает довольной улыбки, кажется, сейчас находя меня вполне привлекательной. А в моем животе уже оживают бабочки — четыре года назад его комплимент подарил бы мне крылья. Заставил бы меня воспарить над землей и лететь на этот огонек в его карих глазах…

— Я обещала танец Славе, — и не думаю сопротивляться, поражаясь реакции своего тела на невинное прикосновение Гошиных пальцев к моей руке.

Вверх от запястья поднимается горячая волна, от которой спирает дыхание, а в голове не остается ни одной мысли, едва моих ушей касается бархатный голос увлекающего меня в центр зала мужчины.

— Он нас простит. Здесь уйма желающих составить ему компанию, — Громов обескураживает меня своей улыбкой, и, заключая в кольце своих рук, начинает медленно двигаться, в такт льющейся из динамиков музыке. — Не думал, что встречу тебя здесь.

— Почему? Ты не берешь помощницу на подобные мероприятия?

— Нет, — смеется, не отводя от меня глаз, и забрасывает мою руку на свое плечо. — Ее обязанности ограничиваются готовкой кофе и болтовней по телефону.

— Я успела заметить, что это выходит у нее виртуозно. Боже, — смеюсь, когда Игорь поднимает свою руку над головой, крепче удерживая мои пальцы, и заставляет кружиться вокруг своей оси, чтобы после прижать к себе еще теснее. — Ты ведь не заставишь меня танцевать танго?

— В этом я и сам не силен, — бросает, и замолкает, даже не догадываясь, какую бурю эмоций вызывает во мне близость его тела.

Доверчивой первокурснице было невдомек, что он способен напрочь лишать рассудка одним лишь прикосновением — если душа моя безбрежный океан, то от теплого дыхания этого мужчины, внутри меня назревает шторм… Я больше не помню о своем начальнике, отрекаюсь от каждого своего обещания, больше не планируя танцевать с кем-то кроме Громова. Вино, власть его глаз, и необъяснимая тяга к Гоше — единственное, что сейчас имеет значение. Первая любовь не ржавеет, верно? Иначе, у меня помрачение рассудка…

— Ты красавица, Лиза, — произносит с придыханием, склонившись к моему уху, и ноги мои становятся ватными.